Впрочем, на днях, Вика сообщила мужу, что Буруднуков уехал с семьёй на длительное время работать в Штаты, так, что уже теперь долго не даст о себе знать, если и вообще когда-нибудь объявится.
.................................................................................
Ебалом отправился в Америку; и Михельсоны скоро туда отчаливают; друзья Куропаткины тоже ищут пути поехать подзаработать на Западе. Все сваливают. И Вася чувствовал, что и его черёд настаёт.
Год назад в Москву на Международный кристаллографический конгресс съехалась тьма заграничных учёных. Профессор Чесноков знал, что Васечкин неплохо говорил по-французски (выучил этот язык в дополнение к уже освоенному английскому, занимаясь ещё в студенческие годы с частным преподавателем). Поэтому он поручил Васе показать московские достопримечательности небольшой группе парижских жидкокристальщиков. Вася использовал подвернувшийся случай для установления научно-дружеских контактов с вверенными его попечению учёными. Среди них была известная в узких кругах исследовательница, со странной для русского слуха фамилией, - мадам Падлю. Эта худенькая, черноволосая женщина неопределённого, но уже не молодого возраста, - и пообещала Васечкину выбить для него стипендию, с тем, чтобы тот смог приехать поработать в её лаборатории, в знаменитой и престижной парижской Высшей нормальной школе.
Париж - гипнотический город! Вася мечтал хоть одним глазком взглянуть на его ажурную прелесть. Вика также не осталась равнодушной к замаячившей на горизонте возможности пожить во французской столице. Так, что в случае успеха со стипендией, было решено, что поедут они все вместе - Вася, Вика и Антоша.
Долго, почти год, тянулось томительное ожидание. Вася иногда звонил мадам Падлю, но та всегда отвечала слегка казённым голосом, что все документы отправлены в соответствующие инстанции и рассматриваются. Нужно потерпеть! Франция - бюрократическая страна.
И вот, на днях Васечкину домой позвонила сама мадам Падлю и сообщила сногсшибательную весть: стипендию выделили на год, приглашение она высылает и, по его получении, Вася может оформлять визу.
Итак, - судьба Васечкиных сделала крутой поворот, - они едут в Париж!
.................................................................................
Однажды, перед самым Новым годом, погожим воскресным днём, Вася прогуливал на Чистопрудном бульваре Антошу. Несмотря на яркое солнце, весело играющее разноцветными отблесками на тяжёлых сугробах, стоял крепкий мороз. Антоша, одетый в толстую, коричневую меховую шубку, пушистую шерстяную шапку, закрывающую уши и лоб, и валенки с колошами, колобком резвился на детской площадке, весь раскраснелся и не чувствовал холода.
Васечкин старший прохаживался взад-впёрёд невдалеке, так, чтобы не выпускать из виду сына. За Антошей нужен был глаз, да глаз, - уж больно мальчуган был заводной и подвижный, - а кости у него были хрупкие, - как у мамы. Так, прошлой зимой, играя на этой же самой площадке, Антоша свалился с детской горки и сломал себе руку в кистевом суставе.
Вася буквально околевал. Его кожаные перчатки одеревенели, и холод сковывал пальцы рук. Мороз легко пробирался в его кожаные сапожки на меху и леденил ступни.
- Нет, - не могу больше! - подумал он. - Надо возвращаться домой.
Он уже почти отбыл положенные для дневной прогулки с Антошей полтора часа, поэтому решительно направился в сторону детской площадки, - стаскивать мехового колобка с ледяной горки.
На бульваре было людно, - медленно текла пёстрая и многоликая толпа прогуливающихся граждан.
Вдруг Васечкину показалось, что среди людского многообразья мелькнуло знакомое лицо. Действительно, в живом потоке к нему пробирался бочкообразный доктор Кубышка, облачённый в солидную каракулевую шапку и импортную дублёнку, из-под которой выглядывали брюки от его неизменного полосатого костюма и до блеска начищенные чёрные сапожки. Остановившись шагах в пяти от Васечкина, Иван Люциферович внезапно перешёл в бутылкообразное состояние и пронзительным, тоненьким голоском заверещал, обращаясь к обтекающей его людской массе: "Ой, плохо мне, плохо! Упаду вот сейчас, - и никто даже внимания не обратит. Растопчут, раздавят. Кругом такая безысходность! Опасайтесь безысходности, товарищи!"
Пёстрое, многоликое многолюдье неспешно текло мимо страдающего психотерапевта, и, казалось, никто не замечал его.
- Совсем сбрендил доктор со своими пациентами, - подумал Вася и прокричал: "Эй, Иван Люциферович, какими судьбами?! Идите сюда! Что вы там городите?!"
- Кубышка бросил на Васечкина безумный, бутылочно-остекленевший взгляд и заверещал ещё громче, обращаясь уже к нашему герою: "Судный день близок. Куда вы собрались, - к чёрту в пекло?! Подумайте о душе, Вася! Или вы совсем бездушный?!"
С этими словами странный доктор резко развернулся на каблуках и стал стремительно удаляться,... и растворился почти тотчас в людской массе.
Опешивший Васечкин же остался стоять около скамейки, у входа на детскую площадку, с открытым от удивления ртом. А гуляющие граждане монотонно шли мимо, словно ничего и не произошло.
XIII
О, зловредный Поросёнкин! Теперь, приходя утром на работу, сотрудники жидкокристаллической лаборатории находили за письменным столом Никиты Никитича не всеми любимого профессора, а гнусного, маленького, очкастого человечка - новоиспечённого завлаба Поросёнкина. Никто в лаборатории не любил Алексея Платоновича, а Фани Цукатова, после скандала с коробкой, - просто терпеть его не могла.
Завлаб Поросёнкин пытался играть роль строгого, но справедливого начальника, старался всячески продемонстрировать свою глубокую осведомлённость во всех научных и организационных вопросах, завоевать доверие коллектива и авторитет в нём. Однако, это ему не удавалось.
Мы уже знаем, что Алексей Платонович был "талантливым" бизнесменом, жадиной и подкаблучником. Кроме того, он демонстрировал ещё и удивительное занудство, многословие и косноязычие. Например, он лично ежедневно тщательно мыл полы в своей лабораторной комнате, считая, что малейшая пылинка, попавшая в жидкокристаллический образец, может повлиять на экспериментальные результаты (что, впрочем, было правдой). Он требовал также и чудовищной частоты от людей, работавших рядом с ним. Особенно страдал от этого чистоплюйства непосредственный подчинённый Поросёнкина Федя Коньков, который по его собственному признанию в глубине своей философической души был законченным распиздяем. Начиная объяснять кому-нибудь из аспирантов какой-нибудь научный вопрос, Поросёнкин обычно так увлекался и заходил в такие дебри нудных деталей, что понять уже становилось совсем ничего невозможно. Как говорят, - "за деревьями было не видно леса".
Очевидно, что Поросёнкин не выдерживал никакого сравнения с квази-гениальным профессором Чесноковым, поэтому завлабство Алексея Платоновича должно было неминуемо закончиться полнейшим фиаско.
Но Поросёнкинскую репутацию отчасти спасло одно, скажем прямо, небезопасное для его жизни происшествие, возбудившее к нему некоторое сочувствие работавших с ним людей.
В один прекрасный (смотря для кого, конечно) понедельник новый завлаб не явился на работу, что несколько удивило его коллег, привыкших к занудной пунктуальности Поросёнкина. В тот момент, когда Элла Эоловна и Фани приготовляли традиционный утренний чай, а пришедший раньше обычного Васечкин, копался в своей лазерной установке, в лабораторную комнату вихрем влетел возбуждённый Тамбуренко.
- Вы только представьте себе, что произошло! - завопил он с порога, даже не здороваясь, задыхаясь от радостного волнения и захлёбываясь слюной. - Вчера мы с Казимиром Леонардовичем были в больнице, проведывали нашего профессора. Заходим мы в палату, приветствуем Никиту Никитича и собираемся уже было достать из-за пазухи по бутылке водяры... И кого, вы думаете, видим на соседней от профессора койке? Ни за что не угадаете... - Поросёнкина! Представьте себе - он лежит на больничной кровати неподвижно, как истукан, - весь бледный и с головой обмотанной бинтами.