Фани опять, конечно же, вспомнила о своём недавнем видении, с мужчиной в кожаной куртке, сидевшем у неё на кровати. Ведение это, как теперь она считала, было точным признаком...
А Федя Коньков вдруг, ни с того ни с сего, громко и отчётливо произнёс, сделав ударение на последнем слове: "Я знаю, от чего умер наш профессор, - от безысходности". И Васе показалось, что лабораторный философ хитро подмигнул ему на мгновение бутылочно-остекленевшим глазом.
XVII
Прощальной вечеринки для друзей и родственников Васечкины решили не устраивать, - хватило недавнего Новогоднего пиршества с Куропаткиными у Машиных родителей. Зачем, подумали, - ведь не навек же уезжаем.
Куропаткины хотели, конечно, проводить Васю, - отвезти его в аэропорт на своём недавно купленном при материальном содействии Машиного отца красном Жигулёнке. Да оказалось не судьба, - оба были командированы на международный экономический конгресс в Копенгаген.
Васю провожали в аэропорт жена и отец, а Антошу оставили дома, - уж больно было холодно. Однако, Васечкин ощущал грудью лежащий во внутреннем кармане пиджака оловянный солдатик, - талисман подаренный ему вчера вечером сыном, - и мысленно чувствовал присутствие Антоши.
Промёрзлый внутри и почти пустой автобус со зловещим номером "тринадцать" не спеша двигался ранним, ещё полутёмным субботним утром по Ленинградскому шоссе в сторону аэропорта "Шереметьево". Вика с Васей примостились рядом, слегка прижавшись друг к другу бёдрами, и немного взаимно согреваясь, таким образом, на холодном, обтянутом рваным дерматином, автобусном сиденье. А Владимир Петрович сидел напротив. Он поднял каракулевый воротник своего добротного, шерстяного пальто, пошитого в совминовском ателье по ордеру, добытому дедушкой Пашей. Из маленькой дырки между воротником и ондатровой шапкой, низко надвинутой на голову Васечкина старшего, остались торчать только сизевато-красноватый нос, запотевшие очки и обледеневшие усики.
- Ты, Вася, будь там посерьёзнее, в Париже, - наставлял Владимир Петрович сына голосом, немного охрипшим от холода. - Работай, занимайся физикой, заводи научные контакты. Да смотри там, не транжирь деньги. А то знаю я тебя!
Васечкин монотонно, в такт автобусной качке, кивал головой отцу, - но сам не особо вслушивался в его нудноватые напутствия. Он думал о Париже, - каким-то он окажется в действительности, - этот легендарный город?! А ещё Вася немного нервничал из-за предстоящего полёта на самолёте. Не любил он и побаивался летать, как, впрочем, и его родитель, который за свою долгую жизнь воспользовался самолётом всего только один раз.
.................................................................................... В тесном зале Шереметьевского аэропорта кишмя кишел народ и приходилось обходить сидевших всюду, на разложенных на полу огромных мешках, казахских немцев, закутанных в грязное тряпьё. Они ждали отлёта на историческую Родину, - в благословенную Германию.
Выстояв порядочную очередь, Васечкин зарегистрировал, наконец, свой билет и сдал багаж. До отлёта оставалось уже немного времени, - так что неумолимо подошёл момент расставания: нужно было идти на паспортный контроль и в самолёт.
Прощание всегда грустно, - но не насовсем же расстаёшься, - хотя, кажется, что навсегда. Обняв напоследок отца, и, поцеловав Вику, наш герой ощутил на мгновение какую-то серую грусть и чуть ли не безысходность. Однако это мрачное чувство тут же рассеялось, и он сказал бодро, обращаясь к жене: "Жду тебя с Антошей через три месяца в Париже. Как доберусь до места, - позвоню".
....................................................................................
На паспортном контроле молоденький зелёно-формный пограничник, - видно деревенский паренёк, - уставился из своей стеклянной будки на Васю всё более и более стекленеющими глазами, сверяя его физиономию с фотографией в паспорте. Васечкину на мгновение показалось, что это не сержант погранвойск смотрит на него, - а доктор Кубышка, - острыми кусочками битого стекла из-под мохнатых бровей. Но пограничник сказал, наконец, чётким голосом: "Проходите, товарищ!", и цепкий взгляд его ослаб, отпустил Васю.
Во время полёта, в салоне аэрофлотовского самолёта, развалившись в кресле и потягивая из пластикового стаканчика поданное стюардессой "Бордо", - чтобы расслабиться и не бояться, - Васечкин подумал о профессоре Чеснокове. "Вот как всё устроено, - я лечу в город своей мечты - Париж, - а то, что осталось от Никиты Никитича теперь хранится в холодильнике морга. Не довелось профессору побывать в Париже. Раз выпустили его заграницу, в страну Народной демократии, - Венгрию. Да, говорят, он там на банкете нажрался и вёл себя непристойно, - ползал на карачках под столами. Вот так и стал невыездным".
Глядя за стекло иллюминатора, Вася видел маячившую далеко внизу Российскую землю. Она всё более и более затягивалась облаками и, наконец, скрылась совсем в туманном мареве.
Часть вторая
I
Поле аэродрома "Шарль де Голь" в парижском пригороде Руасси, несмотря на зимнее время, не было покрыто снегом. Гладко заасфальтированные и аккуратно размеченные взлётно-посадочные полосы были сухи, а между ними, в желтоватой, выжженной солнцем траве, резвились многочисленные кролики: серо-коричневые и чёрные.
В просторном терминале аэропорта в нос Васечкину ударил и преследовал его до самого выхода на улицу свежий аромат лавандового шампуня, которым, казалось, было вымыто всё вокруг, - от пола до стен и поручней лестниц. А снаружи стоял солнечный и теплый день. Слабо-плюсовая парижская температура была жарой по сравнению с московскими минус тридцатью.
Рейсовый автобус провёз нашего героя, за солидную (для него) плату, по северным парижским пригородам, в которых почти все стены были исписаны граффити, в самое сердце города, - к триумфальной арке, утопающей в бушующем круговороте машин. Шофёр запустил на весь салон радио "Ностальжи", - пела Эдит Пиаф, - и это создавало некоторую приподнято-туристическую атмосферу.
Вася глядел то в окно, на город, то на сидящих вокруг разношёрстных пассажиров: арабов, негров, китайцев, индусов, европейцев, американцев,... Он представлял себе Париж не таким, но отнюдь не был разочарован, - город был красивым, но по-другому, чем в его воображении.
Вася вышел из автобуса в начале Елисейских полей и пешком, отяжелённый увесистыми чемоданом и спортивной сумкой, отправился, руководствуясь имевшимся у него планом города, в сторону Порта Майо, где находился центр по приёму иностранных стипендиатов. Пёстро-радостная парижская толпа то сжимала его, не давая двигаться, то подхватывала и несла, как бурный поток лёгкую лодку.
.................................................................................
В центре стипендиатов Васечкину пришлось высидеть около часа в ожидании приёма. В узком коридоре перед обтянутыми чёрной кожей дверьми чиновных кабинетов теснилась разноликая публика, рассаженная на грубых деревянных стульях, стоящих вдоль стены. Васино внимание привлекли двое молодых, интеллигентного вида мужчин из восточной Европы, расположившихся рядом с ним. "Младшие братья", - по-видимому, поляки, - болтали по-французски о некоторых весьма тонких особенностях этого языка, всячески стараясь выказать друг другу свою филологическую осведомлённость. Получалось нечто вроде следующего...
Первый мужчина: "Вот вы знаете, например, что французы называют Моцарта "Мозáром"?"
Второй: "А вы знаете, что они говорят не "пицца", а "пидзá"?"