— Мы уже тысячу раз говорили на эту тему, — сказала Инесс.
— Это ведь ты послал ему словарь, — заметил брату Леон.
— Да, было. Лет десять назад. Он очень меня просил.
— Ну, стало быть, он и пользуется этим словарем, выискивает всякие словечки.
— Знаешь, мне тут в голову пришло: может, эти адвокатишки просто не понимают его? Ну, эти его новые слова? — задумчиво произнес Бутч.
— Давайте сменим тему, — предложила Инесс. — Почему в прошлом месяце вы не выслали ему стипендию?
— Мне казалось, я выслал, — не слишком уверенно проронил Бутч.
— Что-то слабо верится.
— На почте можно уточнить, — сказал Леон.
— И тебе тоже не верю. Мы же договорились: каждый будет высылать ему по сто долларов в месяц. В году, как известно, их двенадцать. Это самое меньшее, что мы можем для него сделать. Конечно, это тяжело, особенно для меня, ведь я живу на социальное пособие, но у вас, мальчики, есть работа, вы уж как-нибудь можете выделить по сто баксов для младшего брата, чтобы он купил себе нормальной еды и оплачивал услуги адвокатов.
— Ну сколько можно, неужели не надоело? — воскликнул Леон.
— А я каждый день это слышу, — сказал Бутч. — Если не от Реймонда по телефону, то от мамочки.
— Это что, жалоба? — вспылила Инесс. — Забыл, что живешь в моем доме бесплатно? И еще смеешь на что-то жаловаться?
— Прекрати, — попросил Леон.
— А кто о тебе заботится? — обиженно заметил Бутч.
— Хватит вам. Надоело!
Все трое глубоко вздохнули и снова потянулись к сигаретам. После долгого спокойного перекура начался новый раунд. Зачинщицей выступила Инесс:
— Вот лично я никогда не пропускаю и месяца. И если помните, не пропустила ни одного месяца, когда вы оба торчали за решеткой в Парчмене.
Леон чертыхнулся, хлопнул ладонью по рулевому колесу и сердито сказал:
— Мама, это было двадцать пять лет назад. К чему снова об этом говорить? С тех пор никаких нарушений закона, ну разве что штраф один раз выписали за превышение скорости, сразу после того как меня выпустили на поруки.
Бутч, чья преступная жизнь была куда пестрее и разнообразнее, чем у Леона, и который до сих пор находился на условно-досрочном, решил промолчать.
— Лично я и месяца не пропустила, — повторила мать.
— Да хватит тебе!
— А иногда даже посылала по двести долларов, поскольку, если помните, вы двое сидели одновременно. Наверное, еще повезло, что за решетку не угодили все трое сразу. Тогда бы за свет просто нечем было платить.
— А я думал, адвокаты работают бесплатно, — заметил Бутч в надежде отвлечь внимание от своей персоны и сделать мишенью хоть кого-нибудь, не являющегося членом семьи.
— Да, бывает, — кивнул Леон. — И называется это pro bono,[1] и все адвокаты время от времени обязаны вести процессы бесплатно. Насколько мне известно, крупные адвокатские конторы, что занимаются подобными делами, должны выделять бесплатного защитника.
— Тогда куда Реймонд девает эти триста баксов, раз ему не надо платить адвокатам?
— Мы это уже обсуждали, — напомнила Инесс.
— Уверен, он тратит целое состояние на всякие там авторучки, бумагу, конверты и марки, — сказал Леон. — Утверждает, будто пишет по десять писем в день. Черт, вот вам и выходит сто баксов в месяц!
— Плюс к тому он написал восемь романов, — торопливо вставил Бутч. — Или девять, мам? Что-то я запамятовал.
— Девять.
— Ну вот. Девять романов, семь стихотворных сборников, десятки коротких рассказов, сотни песен. Вы только прикиньте, сколько на это все ушло бумаги!
— Ты что же, смеешься над Реймондом? — с подозрением спросила Инесс.
— Да ни в жизнь.
— Однажды ему удалось продать рассказ, — заметила она.
— Конечно, помню! В каком журнале его напечатали? «Отчаянный гонщик»? Заплатили сорок баксов за рассказ о парне, которому удалось стырить тысячу колпаков для колесных дисков. Сочли, что человек пишет со знанием дела.
— Ну а ты сколько рассказов продал? — поинтересовалась мать.
— Да ни одного, потому как просто не писал, а причина, по которой не писал, ясна как день. Просто вовремя понял, что у меня нет таланта. И если мой младший брат поймет наконец, что и у него нет писательского таланта, то сможет сэкономить немало денег. А заодно убережет сотни людей от прочтения его белиберды.
— Жестокий ты человек, Леон.
— Нет, мама, просто честный. И если бы ты сама была честна с ним с самого начала, тогда, возможно, он перестал бы писать. Но нет. Ты читала его книжки и стихи, его короткие рассказы и говорила — это гениально. Ну и он стал писать все больше, более длинными словами, длинными предложениями, длиннющими абзацами и дошел до того, что нормальный человек не в силах ни черта понять в его писанине.