Процесс ликвидации «неполноценного» населения осуществлялся методично и планово. Так, уже в октябре 1941 года началась депортация евреев из Германии в гетто Польши, Прибалтики и Белоруссии. При этом стоит отметить, что поначалу польские лагеря вообще не были рассчитаны на проживание большого количества людей, а только на быстрое уничтожение новоприбывших. Для этого здесь начали применять так называемые газвагены (душегубки). Впервые они «заработали» в польском лагере смерти Хелмно (Кульмхоф), открытом в декабре 1941 года. В гетто г. Лодзь содержалось до 160 тысяч евреев, но после депортации их в Хелмно и другие лагеря оно перестало существовать. Весной 1942 года в лагере Белжец в ходе проведения одной лишь акции были отправлены на смерть 37 тысяч евреев из Люблинского воеводства. После этого сюда стали прибывать поезда с жертвами из Западной Украины (только из Львова в марте-августе 1942 года в лагерь было отправлено 65 тысяч евреев). С июля открыл свои двери перед смертниками еще один печально известный лагерь – Треблинка, где было уничтожено 870 тысяч узников. В их числе – 300 тысяч евреев из Варшавского гетто, самого крупного в Европе. В дальнейшем уничтожение евреев Польши получило название «Операция Рейнхард» – в честь убитого в Праге в мае 1942 года Рейнхарда Гейдриха. «Фабрики смерти» продолжали набирать обороты, и к концу 1942 года ликвидировали не только большинство евреев Восточной и Центральной Европы, но и значительную часть еврейского населения Западной Европы.
В концлагерях царили беззаконие, вседозволенность, лицемерие и жестокость. Напуганных до смерти узников встречали выродки и извращенцы в эсэсовской форме, за спинами которых красовались идеологические вывески. Так, по приказу Гиммлера, на щитах в Бухенвальде был прописан такой «нравственный кодекс»: «Существует только одна дорога к свободе. Ее вехи: послушание, прилежание, честность, трезвость, чистоплотность, жертвенность, чувство порядка, дисциплина и любовь к отечеству». Для людей, заранее обреченных на смерть, кощунственно звучали и другие надписи: «Справедливо или несправедливо – это моя родина» или «Каждому – свое». А на дверях Дахау было начертано: «Работа дарует свободу». Этот девиз был придуман для так называемых рабочих лагерей, где заключенные жили не более трех-шести месяцев. Так воплощался в жизнь пресловутый приказ Гиммлера об «умерщвлении работой». Правда, некоторые исследователи не считали гиммлеровские постулаты кощунственными. Так, французский историк Ж. Деларю полагал, что плакаты рейхсфюрера «были не плодом цинизма, а неосознанной проекцией уроков баварского учителя – его отца, который жил в памяти сына, несмотря на моря крови, пролитые им».
Гиммлер скрупулезно вникал во все вопросы функционирования своей «империи смерти». Зачастую он персонально искал участки для строительства новых лагерей. Именно им была выбрана местность в районе каменоломен вблизи австрийского города Маутхаузен. Караульные помещения оборудованного здесь трудового лагеря, словно в насмешку над будущими узниками, Гиммлер приказал украсить крышами с завитушками. Это должно было имитировать караульные башни, расположенные на Великой Китайской стене. Не случайным был и выбор места для строительства возле Кракова лагеря смерти Освенцима (Аушвица-Биркенау). Рейсхфюреру оно очень понравилось и заболоченностью почвы, от которой поднимался холодный туман, и близостью к различным коммуникациям. Но главным было то, что сооружение здесь можно было легко изолировать и замаскировать. Уже зимой 1941 года по приказу Гиммлера в лагере были смонтированы газовые камеры и проведены их испытания. Первыми прошли через них русские военнопленные. А к весне следующего года этот «конвейер смерти» уже заработал на полную мощность. После ареста в мае 1945 года комендант Освенцима, эсэсовский палач Р. Хёсс подписал признание. В нем говорилось: «Я лично по приказу, полученному от Гиммлера в мае 1941 года, организовал отравление газом 2 млн человек в июне-июле 1941 года и в конце 1943-го, в то время, когда являлся комендантом Аушвица». Примечательно, что Хёсс при этом ни чуть не раскаивался. Он считал себя скромным управляющим и, по его словам, «жил лишь для работы…»