Окруженные тьмой
Глава первая. Явление ажана
Дунул ледяной ночной ветер, распахнулось окно, ударилось в стену. Зазвенели, посыпались на пол осколки, свет черной луны проник в комнату.
Он проснулся, но глаз не открыл: за последний месяц окно билось уже три раза и все вдребезги. Он знал, что это значит — ничего хорошего. Тем более, сам-то он перед сном всякий раз эти чертовы окна запирал собственными руками. Кто отпирал их в темноте, дух ночи или тесть Петрович, с пьяных глаз решивший навести ужасу, Саше было уже все равно.
К черной луне он тоже привык. Хотя и знал, что по-настоящему черной она бывает только при полном затмении. А тут целых три черных луны за месяц — полных и окончательных. Явный перебор. Нет-нет, сказал себе Саша, это все просто кошмар, так что и глаза открывать незачем. Жизнь есть сон, как говорил дон Педро Кальдерон де ла Барка, вот и будем спать, пока сил хватает. Не отступать, не сдаваться, спать до последнего!
Правда, заснуть никак не удавалось, так что он просто лежал в холодной вязкой тьме. Лежал, держался, глаз не открывал. Однако черная луна все равно лезла сквозь веки, затекала через ресницы, плыла по сетчатке, съедала мир. Когда мир был окончательно съеден, он наконец заснул — все равно поделать уже ничего нельзя...
Проснулся он уже под утро, лежал, глядел в мутную рассветную пустоту за окном. Окно почему-то оказалось не разбитым, а только распахнутым. Значит, прав он был, все это ему приснилось, и нет никакой черной луны — ни черной нет, ни коричневой.
Дождавшись, пока зазвонит будильник, поднялся, прикрыл окно, пошел на кухню.
Проходя мимо гостиной, прислушался. Оттуда раздавался ровный храп с редкими фиоритурами — там спал тесть Петрович, который достался капитану Серегину в наследство от ушедшей жены Кати. Если заглянуть внутрь, можно было увидеть, как Петрович спал чистым, бесстыжим сном новорожденного младенца. Он спал, когда садилось солнце, спал, когда оно взошло, спал, когда капитан поднялся и пошел на кухню готовить завтрак. Он спал, потому что беспокоиться ему было не о чем.
Беспокоиться, конечно, должен был капитан. А ну как Петрович нарежется до свинского состояния и выпадет из окна? Или, напротив, назюзюкается до положения риз и пропьет квартиру. Квартира, конечно, Сашина, но кого такие мелочи останавливали? Уж точно не Петровича. Если надо, он накушается до помрачения спинного ума и весь дом подожжет. Он это может, Петрович, он еще и не то может. Нет ничего такого, чего бы не смог российский пенсионер в ожидании пенсии и социальных льгот.
Таким образом, Петрович все спал, и спал безмятежно, все равно как спящая красавица у Шарля Перро. И спать он так мог, пожалуй, до самого конца света. Но до конца света ему не дали, потому что Саше позвонил глава ОВД полковник Ильин.
Знающие люди, конечно, удивятся — чего это целый полковник звонит капитану с утра пораньше? Есть ведь непосредственный начальник майор Селиванов, в крайнем случае — руководитель следственного отдела подполковник Бузыкин. На это можно сказать, что полковник Ильин не всю жизнь был полковником и главой ОВД, да и Серегин, как ни странно, не всегда был капитаном. В те времена, еще не будучи ни тем, ни другим, Серегин и Ильин тесно работали вместе — так что полковник имел некоторое право звонить капитану с утра пораньше.
— Поздравляю, капитан, — сказал шеф, — встречай гостя из Франции.
— Какого гостя? — не понял Саша.
— Парижский ажан к тебе едет, — объяснил полковник, — по обмену опытом...
Когда новость эту услышал тесть Петрович, он переменился в лице — и без того не особенно симпатичном.
— То есть как это — гость?! — Петрович кричал так, что разбились бы все рюмки в серванте, если бы Петрович по пьяной лавочке не расколол их до этого. — Он еще и жить с нами будет? Да нам самим в помещении тесно! Какой может быть в таких условиях гость, я вас спрашиваю?! Кто он вообще такой, этот вонючий гость, откуда он взялся на наши благородные седины?
Петрович трясся от возмущения, того и гляди, кондратий хватит вместе с благородными сединами. Оно, может, и неплохо было бы, если бы кондратий — надоел хуже горькой редьки, вдруг подумал Саша. Однако, поймав себя на этой мысли, слегка устыдился: нехорошо, Петрович все-таки Катин отец.
— Это гость не простой, это ажан, — объяснил Саша.
Тесть почуял в объяснении что-то французское, неприличное, сделал стойку. И Саша подтвердил его худшие подозрения: да, папа, ваша правда, неприличное. Ажан, говоря по-простому, это французский мент.
От таких слов Петрович даже остолбенел слегка. Ишь ты, французский! От своих не знаем, куда деваться, вся страна — это наш автозак. Честному человеку уже и не продохнуть от внутренних органов. За что сидели? За свободу, понимаешь, за инакомыслие, за наше вам, а ваше не нам. В былые времена, помнится, нам из-за границы еду бесплатную слали, штаны гуманитарные, порошок молочный, а сейчас что — ажанов? Где уважение, где хваленая европейская толерантность? Нет, не за то мы боролись, не за то выходили на площади, не за то в застенках сидели…