Нет, ей никто не наливал. Но она уверена, если бы ей понадобилось, ни один миллионер бы не отказался. Очередь бы выстроилась из миллионеров, желающих налить девушке. Да, именно очередь, почему нет? Они, в общем-то, славные парни, эти миллионеры, особенно которые холостые. И вообще, деньги — это возможности. Это личная свобода.
Свобода, отвечал на это Петрович, это когда отсидел половину срока и вышел по УДО. Вот это свобода. Все остальное — инсинуации и гомосексуализм. Или вам наша свобода не нравится? Может, вам и демократия наша не по душе? Может, вы приехали наше дорогое правительство свергнуть? Последний раз спрашиваю: будешь со мной дружить? Нет? Ну, тогда пеняй на себя. Сейчас, погоди, только оголюсь перед актом любви.
Нет сомнения, что Петрович, как и обещал, благополучно бы оголился перед актом любви, но тут вошел Саша. Он как раз вернулся с пробежки, открыл дверь своим ключом и заметили его, только когда он появился в комнате.
— Добрый вечер, Саша, — сказала Женевьев.
Саша кивнул: как говорили древние, надо молиться, чтобы вечер был добрым — и тут же увидел тестя со спущенными штанами.
— А ты что здесь делаешь, Петрович? — спросил он, как показалось тестю, с легким подозрением. — Нет, штаны натягивать не обязательно, хоть всю жизнь так ходи, но что ты тут делаешь в таком виде?
Ну что, что он мог делать в таком виде, сами подумайте! Ничего он тут не делает, зашел узнать, не надо ли чего, помощь, может быть, требуется.
Ах, как посмотрел Саша на незадачливого тестя — нет, не тестя, бывшего тестя, который вообще неизвестно чего тут небо коптит. Кивнул головой молча: выйдем-ка, Петрович.
Они вышли. Петрович глядел на Сашу дерзко, даже в наступление перешел.
Воспитывать будешь, догадался. Ну, так поздно воспитывать, я сам уже дочку взрослую воспитал. А ты знаешь, что француженка твоя тут со мной вытворяла? Знаешь? Соблазнить меня пыталась! Но я не дался, нет, я только по любви, абы с кем не хожу. Это вы, молодежь, вам повесь на дерево юбку — тут же и кинетесь, а мы, старая гвардия, мы еще ого-го… В смысле, ого-го какие скромные.
— Ну, какой ты скромный, это я помню, — сказал капитан. — Ты, видно от избытка скромности тогда в квартиру сразу двух проституток привел?
Ну и что, что привел, обиделся тесть, ну, и привел. Во-первых, он что хотел, чтобы трех привел или целую конармию? Он, Сашка, должен спасибо сказать, что две всего. Это во-первых. А во-вторых, это были не проститутки, студентки. Петрович же думал, что студентки бесплатно. А выяснилось, что сейчас даже студентки за деньги — и почище, чем иная проститутка. И вообще, не о том говорим. Он, Петрович, про что толкует? Женевьев эта французская вожделела его — и никак иначе. Всеми парижскими бесами искушала. Он прямо как святой столпник был. Петрович ей говорил: «Как тебе не стыдно, девка! На что я тебе нужен, я же старик? Ты вон лучше на Александра обрати внимание. Такой мужчина пропадает без женщины. Скоро уж вообще ни на что не годен будет...» А она ему в ответ: «Мне, дескать, Саша не интересен как мужчина. Плевать, говорит, мне на вашего Сашу. Я, говорит, Петрович, влюбилась в вас до полусмерти, и если ты сейчас же не будешь моим, я с собой покончу — раз и навсегда». Вот такая вот любовь, капитан Серегин, так что не взыщи, и пришлось, конечно, ее удовлетворить.
День и правда выдался тяжелый — и Саша не выдержал, сорвался. Как же не стыдно, сказал, старая ты сволочь! Человек их Франции приехал, а ты ему голову морочишь. Не говоря уже о том, что просто опозорить девушку пытаешься. В общем, сказал, еще раз домогнешься Женевьев, будут у тебя, Петрович, большие неприятности. И хватит уже свинью из себя изображать, надоело.
С этими словами Саша хотел пойти в душ. Хотел, да не вышло. Дрожащий, как осиновый лист, обиженный голос Петровича вбил его в пол почище любого молотка.
— Погоди, мент поганый… — Саша ушам не поверил, но так и сказал Петрович, из песни не выкинешь. — Выходит дело, она тебе дороже меня? Французская проститутка тебе дороже героя войны?
Саша обернулся и изумленно озирал новоявленного героя невесть какой войны. Тесть был фигура оригинальная, чего угодно от него приходилось ждать, но это уж выходил перебор.
— Ты знаешь сейчас чего? — голос у Петровича не просто дрожал, но как-то мелко взвизгивал, как у собаки, которую догнали и хотят забить до смерти. — Ты меня вот здесь вот пронзил... В самое сердце. Это такое, что я тебе словами не передам. Такого оскорбления я тебе не прощу. И вот тебе мой ультиматум. Или ты выгоняешь эту французскую вертихвостку к чертовой матери, или...