– Господи, как я боюсь за жизнь мальчика, сына нашего, – так причитал Тимей многие дни, открывая состояние своего сердца Богу и жене своей, вместе с нею горько по ночам плача.
Жена, как могла утешала мужа, хотя, сама не меньше страдала и переживала за будущее их сына. Только, в отличие от Ти-мея, она верила, что все от Господа, все Им и для Него. «Если Господь не дал Вартимею зрение, то, наверно, Он восполнит это другим дарованием, компенсирует чем-то хорошим – с надеждой думала мать. Она в сердце своем хранила слова царя
-Давида: «Ради страдания нищих и воздыхания бедных ныне восстану, говорит Господь, поставлю в безопасности того, кого уловить хотят». И для себя приняла твердое решение – не плакать больше и не ныть, а научить сына жить, как все люди, любить Господа и ничего не бояться. Но как научить, как воспитать его именно так, она сама еще твердо не знала.
Шли дни. Вартимей на радость близким нормально развивался, рос здоровым и жизнерадостным ребенком. В первые годы жизни мать и родные всегда были рядом. Из их рассказов об окружающем его мире, он знал как выглядят предметы, знал что мир пестрый и разноцветный. Он был красивый мальчик: черные кудри обрамляли утонченные черты лица, только остановившийся взгляд серых без зрачков глаз, устремленных в пространство прямо перед собой, выдавал, что он слеп. Вартимей научился хорошо ориентироваться. Он научился в доме у себя быстро передвигаться и даже бегать. Родным и соседям Варти-мей помогал собирать яблоки, виноград, овощи, выполнять несложную работу по дому. Тонкие чуткие пальцы всегда были в движении, они легко пробегали по лицу незнакомого человека, чтобы навсегда запечатлеть его образ в своей памяти. Пальцы рук были его глазами. Он знал расположение помещений, находящихся в доме вещей и предметов быта, поэтому всегда быстро находил на ощупь необходимую вещь. У него был отличный слух и по интонациям в голосе, он точно определял настроение и состояние своих близких и хорошо знакомых людей. Вартимей, как завороженный, слушал музыку, когда кто-то играл на псалтири или гуслях,. Мать часто видела, как в эти минуты, Вартимей плавно двигался, как бы танцуя, выставляя перед собой руки. Он мог часами слушать пение птиц, каждую знал по имени. Он слушал звуки ночи, мир тишины был для него наполнен музыкой, шорохом листьев, звучанием деревьев, шелестом трав, склоняющихся под ветром, как тончайший камертон, звучал окружающий его мир. Там, где он не мог
сориентироваться, Вартимей внушал себе, что ничего страшного нет, надо только научиться подражать поступкам зрячих людей, ибо «им виднее». Пропасть, отделяющая его от зрячих сверстников никогда не пугала его, и он не сосредотачивался на своей ущербности, и никогда не жалел самого себя. В этом, ему, конечно, помогала мама. Это она в первые годы жизни научила Варти-мея верить, что он не забытый Богом человек, а такой же, как все. Это давало мальчику веру, с которой он всегда молился вместе с мамой Богу, стоя на коленях. Инстинкт самосохранения научил Вартимея всегда исследовать путь впереди себя, и только тогда принимать решение идти вперед или нет. По этому поводу дома даже шутили, что Вартимей имеет мудрость царя Соломона: «потому что он не делает шага, не исследовав почвы, по которой ступает». Это внутреннее зрение, сынок, – дар Божий тебе, – говорила мать.
Дети, с которыми Вартимею очень хотелось играть, относились к нему, как к равному, но в игры свои, разумеется, не принимали. Обычно он сидел неподалеку на камне, держа свою трость и поигрывая ею, или чертя что-то на земле, когда они бегали, соревнуясь в скорости или играли в шумные подвижные игры. Он сидел и вслушивался в их крики, то радостные, то упрекающие в нечестности кого-то из игроков, то восторженные, то плачущие. Чего только не происходит с детьми во время игр. Он безошибочно определял голоса ребят и иногда вступался за обиженного или вместе со всеми хохотал над чьей-то шуткой, или подбадривал, подавал свой голос, радуясь успехам самых сильных и ловких. Это сближало ребят с ним, и он всегда мог рассчитывать, что они возьмут его с собой, куда бы они не решили пойти.
Иногда он спускался в Иерихонскую долину, к Иордану. Садился у берега и вслушивался в шум волн. Ощущение огромного водного пространства, пропитанный свежестью и сыростью воздух, солнечные лучи заходящего солнца и вечерняя прохла-
да, запахи цветов и трав, – все это приводило Вартимея, при кажущемся благополучии и терпимости его положения, к страданию. Он безотчетно стремился увидеть лица матери, отца, их глаза, как они смотрят на него, увидеть все краски дня и вечера, ощутить, что такое ночь, в которой он постоянно находится, когда в темноте другие люди ходят также, как и он, осторожно, на ощупь, но они все-таки видят луну, звезды, тени, очертания деревьев, домов, холмов, загадочные, как миражи. Кожей лица, поворачивая голову, он ловил лучи солнца, мог безошибочно определить, утро, день или вечер, но ему этого было недостаточно. Порой он вскакивал с места и воображал, что, вот, ухватиться бы за солнечные лучи, подтянуться и взлететь в небо, к солнцу. И там, Господь, по милости Своей, даст ему то, что отнял на земле, даст прозрение. В эти минуты на его лице отражалось состояние его страдающей души. Эти мысли приходили все чаще, чем старше становился Вартимей. Дело в том, что для Вартимея наступило время любить, время песен. Соседская девочка Хана могла часами слушать рассказы Вартимея, она сопровождала его везде, и была очень терпелива, они вместе пели, и часто громко смеялись с ней, убегая подальше в Иерихонскую долину, над наивным и подчас неверным мироощущением Вартимея. Он привык к ней. И уже не мыслил себя без ее присутствия в его жизни. Но будущее с Ханой вырисовывалось очень смутно и грустно.
– Хорошо, – думал Вартимей, – что она любит меня таким, каков я есть: нищего и слепого.
В синагоге, куда он ходил с родителями, его тоже знали, и относились, как к особо отмеченному Богом человеку, которого надо жалеть и никогда не обижать: «видимого, но не видящего, к Видящему, но Невидимому».
Там, в синагоге Вартимей узнал Священное Писание. Казалось, что язык зрячих – не его язык, но он все понимал, все впитывал, и во все свято верил. Верил, что придет Спаситель
Мессия. Он помнил наизусть стихи из книги пророка Исайи, когда тот писал: «…он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лице свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на Себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом…».
Вартимей стал совершенно взрослым и самостоятельным человеком. Его настоящее и будущее при бедных родителях однозначно вырисовывалось – на паперти, при дорогах, там, где стекается народ и щедро подают милостыню слепым и убогим. «Пусть здесь в земной жизни, я последний, – думал Вартимей, – но там в вышине – я буду первым, Мессия для этого придет, чтобы таких, как я спасти». Вартимей жил этой надеждой и получал немалую радость от этих мыслей и убеждений.
Прошло еще десять лет. И вот однажды, как теплый ветер , по Иерихону пронеслась Радостная весть – в Израиле появился новый пророк. « Слепые прозревают и хромые ходят, прока женные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют», – рассказывали о Нем люди.
С этого дня Вартимей стал жить только одной надеждой, чтобы Иисус, так звали пророка, пришел в Иерихон. Каждое утро Вартимей отправлялся на дорогу, ведущую из города. Он садился, сложив под себя ноги, расстелив полог хитона для милостыни, который служил ему и одеждой и одеялом, и с протянутой рукой часами ожидал встречи, напряженно вслушиваясь в придорожные звуки проезжающих и идущих мимо.