«Те были синие и с каёмкой по бокам, а эти розовые и без каёмки», – подумал он.
Но он опять забыл об этом случае и вспомнил, что рядом с ним сидит Безайс.
– А что со мной, Безайс? Почему я лежу?
Безайс уронил ложку и долго искал её.
– Тебя хватило в ногу, – ответил он, вертя ложку в руках. – Но теперь опасности нет, не беспокойся. Мы тебя выходим.
Какая-то новая мысль беспокоила Матвеева. Она не давала ему покоя, и он беспомощно старался вспомнить, в чём дело. Но он знал, что дело важное и что вспомнить он обязан непременно.
Безайс тихо спросил:
– Ты какие любишь яйца больше: всмятку или в мешочке?
– Я люблю… – начал он и вдруг вспомнил. – А деньги?
А документы? Целы они?
– Не беспокойся. Все цело.
– Безайс, это правда? Они у тебя?
Безайс покорно встал и достал из мешка свёрток. Но когда он вернулся к кровати, Матвеев спал уже, Безайс пошёл к двери. У косяка сидела Варя.
– Пойдём отсюда, пусть он спит.
Они вышли в другую комнату. Варя подошла к окну.
Это была столовая, здесь стоял обеденный стол, исцарапанный мальчишками буфет и клеёнчатый диван. На стене висели барометр, карта и рыжая фотография Вариной мамы, снятая, когда мама была ещё девушкой и носила жакет с высоким воротником.
– Это хорошо, что он спит, – сказал Безайс. – Значит, рана его не очень беспокоит. Но мне прямо страшно вспомнить, как доктор вчера чинил ему ногу. Бедняга!
Александра Васильевна пришла?
– Нет.
– Ты бы не могла смотреть на это. На польском фронте, в госпитале, когда мне вырезали опухоль под правой рукой, я насмотрелся на жуткие вещи. Доктора орудовали ножами направо и налево. Они вошли во вкус и хотели начисто оттяпать мне руку. Я едва отвертелся от них. Они привели меня в операционную, раздели и положили на ужасно холодный мраморный стол. Я страшно замёрз и дрожал так, что стол заскрипел. Докторша потрогала опухоль и – р-раз!
Два!
Он выдержал паузу.
– Они сделали мне под мышкой такую прореху, что можно было засунуть кулак!
Варя молчала, прижавшись лбом к стеклу. Безайс подождал, что она скажет. Но у неё не было желания разговаривать.
Безайс прошёлся по комнате, посвистел. Ему стало тоскливо.
– Сегодня обошлось. Но что я потом скажу ему? К
черту, к черту! – как только он встанет, я увезу его из вашего проклятого города! Уедем при первой возможности.
Это худшее место на всей земле!
Варя обернулась.
– Вы уедете? Когда?
– Не знаю когда. Как только смогу его увезти.
– Безайс, почему? Вы опять попадёте в какую-нибудь историю. И тебя тоже ранят.
Он махнул рукой.
– Все равно – пропадать!
– Но это глупо! Почему не подождать, пока придут красные?
– А если они через год придут?
– Нельзя же так ехать – неизвестно куда. Особенно теперь.
– На это и шли. У тебя психология беспартийного человека: мама, папа, убьют. А я видал всякие вещи.
День был тусклый, по комнате стлался мутный свет, Варя снова повернулась к окну. Безайс прошёлся по комнате, чувствуя себя отчаянным и решительным.
– У нас, в Советской России, настоящие парни, – сказал он, хмурясь. – Мы все рискуем шкурой. Сегодня ему ногу, а завтра мне голову. Это серьёзное дело. Матвеев сам отлично все понимает, и его не надо уговаривать.
Он подошёл к зеркалу и стал рассматривать своё лицо.
Кожа обветрилась и покраснела, около глаз лежали тёмные круги. Худым он был всегда, но теперь похудел ещё больше. За дорогу он отвык спать в постели и есть за столом. Но он никогда не придавал этому значения. «Быть здоровым, – говорил он, – это всё равно, что быть брюнетом: кому повезёт, тот и здоров. В наше время только мещане имеют право на здоровье, а нам прямо-таки некогда лечиться и прибавлять в весе».
Он прислушался – из комнаты Матвеева ничего не было слышно. Мать Вари пошла к доктору – было решено, что
Безайсу лучше первое время не показываться на улице.
Чтобы заняться чем-нибудь, Безайс нагнулся к зеркалу и сделал сердитое лицо. Некоторое время он рассматривал своё отражение, а потом высоко поднял брови и скосил глаза. В эту минуту ему показалось, что Варя всхлипывает.
Он обернулся и увидел, что она действительно плачет.
Волосы упали ей на лицо, она вздрагивала и вытирала глаза рукой.
– Варя, что это значит?
Она не отвечала. Он вынул из кармана носовой платок, но после минутного размышления сунул его обратно.