Он скривил лицо и всхлипнул. Она быстро вытерла слезы и оттолкнула его.
– Ну, уходи, – сказала она, смущённо улыбаясь и краснея. – Уходи, чего ты на меня смотришь?
Безайс повернулся и вышел. В столовой он мимоходом взял со стола пышку и сел перелистывать семейный альбом. Откусывая пышку, он машинально рассматривал пожелтевшие фотографии бородатых мужчин и странно одетых женщин.
– Нет, – сказал он, захлопывая альбом. – Каждый человек может быть немного ослом. Но нельзя быть им до такой степени.
Он встал, походил и остановился перед гипсовой собакой нелепой масти, стоявшей на комоде. У неё был розовый нос и трогательные голубые глаза; одно ухо было поднято вверх. Безайс пощёлкал её по звонкому носу.
– Это ваше личное дело, – прошептал он. – Вы влюбляетесь и рыдаете. Но за что я, Виктор Безайс, обязан выслушивать все это? А если я не хочу? Какое мне дело, позвольте спросить?
Собака неподвижно смотрела на него гипсовыми глазами.
На другой день снова пришёл доктор. Он осмотрел метавшегося в жару Матвеева, долго писал рецепт и расспрашивал Варю. Потом он встал и отвёл Безайса в угол.
– Это правда, что он ваш брат? – спросил он.
– Нет. Это мой товарищ.
Доктор взял Безайса за рукав и засопел.
– Хотя всё равно. Но отнеситесь к этому, как мужчина.
Вы слушаете?
– К чему? – спросил Безайс, холодея.
– Ему придётся отнять ногу. Больше ничего сделать нельзя.
На мгновение он перестал видеть доктора. Перед ним был Матвеев – здоровый, широкоплечий, на груди мускулы выпирали из рубашки.
– Это невозможно! – воскликнул Безайс. – Как же так?
– Кость раздроблена, срастить её нельзя. Началось нагноение.
Безайс взволнованно взъерошил волосы.
– Доктор, неужели нельзя? Вы не знаете, какой это человек! Он такой сильный и здоровый. Что он будет делать без ноги?
Доктор сердито пошевелил бровями.
– Не надо лезть! – сказал он со сдержанной яростью. –
Дома надо сидеть, а не лезть на рожон. Ну, зачем вы полезли? Кто вас просил?
Безайс не слушал его. Он понимал только, что Матвееву собираются отхватить ногу около колена, и ничто на свете не может ему помочь.
– Вам ничего не втолкуешь. Идейные мальчики!
– Но его лучше прямо убить! – с отчаянием сказал Безайс. Он не мог представить себе Матвеева с одной ногой. –
А если не резать?
– Он умрёт, вот и всё.
– Так пускай лучше он умрёт, – ответил Безайс.
Доктор заложил руки за спину и прошёл из угла в угол.
Матвеев бормотал какой-то вздор.
– Думаете – лучше? – спросил доктор задумчиво, останавливаясь перед Безайсом.
– Лучше.
Прошло много времени – минут пятнадцать.
– Куда он денется? – сказал Безайс. – И на что он будет годен? Заборы подпирать? У него горячая кровь, он сам здоровый – что он будет делать?
Опять наступила пауза.
– Операцию я всё-таки сделаю, – сказал доктор. – Это его дело распоряжаться своей жизнью, а не ваше. Вы слушаете меня?
– Слушаю.
– Я думаю – завтра.
– Это – окончательно? Никак нельзя поправить?
– Я же сказал. Если вы обращаетесь к врачу, надо ему верить.
– Где вы думаете сделать это?
– Не беспокойтесь, он будет в безопасности. Операцию сделаю в больнице. Я ручаюсь, что никто не будет знать, кто он такой. Иначе невозможно, – на дому таких вещей делать нельзя. Это сложная история.
Безайс молчал.
– Вы мне не верите? – спросил доктор с горечью. –
Думаете – выдам?
– Нет. Но вы сами уверены, что никто не узнает?
– Я ручаюсь.
Поздно вечером приехали за Матвеевым – доктор, Илья
Семёнович и одна женщина. Они увезли его, и на другой день, тоже вечером, привезли обратно – левая нога Матвеева кончалась коротко и тупо. Безайс ушёл в тёмную столовую и сел на расхлябанный диван. Ему хотелось рычать.
Он чувствовал себя виноватым – виноватым за то, что он здоров, что у него целы ноги, что мускулы легко играли под кожей. Ехали вместе и вместе попали под пули, но
Матвеев один расплатился за все. Безайс тут ни при чем, это его счастье, что ни одна пуля не задела его – но иногда так невыносимо, так дьявольски тяжело быть счастливым!
ГИПСОВАЯ СОБАКА
Матвеев очнулся сразу, точно от толчка. Он вздрогнул и открыл глаза. Комната в серых сумерках, незнакомая, странная, медленно поплыла перед его глазами.
Его охватило тяжёлое предчувствие чего-то страшного.
Все вокруг имело дикий, несоразмерный вид. Потолок и стены кривились острыми зигзагами. У кровати на стуле стояли бутылка и стакан с чайной ложкой. Они показались огромными, выросшими и заполняли собой все. Комод, стоявший у противоположной стены, виднелся точно издали, как в бинокль, когда смотришь в уменьшительные стекла. В углах шевелились сумерки. Он прислушивался к их тихому шороху, не понимая, что сейчас – утро или вечер. Закрывая глаза, он чувствовал, как кровать начинает качаться под ним медленными, плавными размахами.