Это звучало как просьба. Безайс откашлялся и сказал глухо:
– Ну… просила передать, что ты… милый, конечно.
– Ага…
– Что она прямо помирает, так соскучилась. Знаешь, разные эти бабьи штуки.
– Ага…
– Ну… вот и всё.
– А что обо мне говорила?
– Да ничего такого особенного не говорила.
– Она волновалась?
– Как тебе сказать…
Он поднял глаза и увидел, что Матвеев бледно улыбается, – точно его заставляли. По его лицу медленно разлилось недоумение. Безайс хотел рассказать, какая она передовая, мужественная, но теперь заметил вдруг, что
Матвееву этого не надо, что он хочет совсем другого.
– Она плакала, когда ты рассказывал ей об этом?
Он смотрел на него с надеждой и ожиданием, почти с просьбой, и Безайс не мог этого вынести. Он решил идти напролом. Не все ли равно?
– Как белуга, – ответил он, твёрдо и правдиво глядя в лицо Матвееву. – Я просил её перестать, но что же я мог поделать. Они все такие.
– Честное слово?
– Ну, разумеется.
Матвеев откинулся к стене и рассмеялся счастливым смехом.
– Это изумительная девушка, Безайс, ей-богу! – сказал он тщеславно. – Когда ты узнаешь её ближе, ты сам это увидишь. Так она плакала?
– И ещё как!
– Вот дура! Наверное, первый раз в жизни.
Наступила пауза.
– А как она тебе понравилась?
– Да ничего. Подходящая девочка.
– Правда, хорошенькая?
– Правда.
– А где ты с ней встретился?
– В её комнате.
– Та-ак. Какое первое слово она сказала, когда тебя увидела?
– Сказала «здравствуйте».
– А ты?
– Я тоже сказал «здравствуйте».
– Хм. Она, наверное, была в коричневом платье с крапинками?
– Нет, в синем и без крапинок.
Безайс был угрюм, смотрел в пол, но Матвеев не обращал внимания на это. Его распирало желание разговаривать.
– Никогда не знаешь своей судьбы, – говорил он, улыбаясь. – Помнишь, как я старался всучить тебе билет на этот вечер? Каким же я был ослом! Ведь не пойди я тогда, я бы с ней и не встретился. Случайность. Я часто думаю теперь об этом и благодарен тебе, что ты остался дома. Так она тебе очень понравилась?
– Ничего себе.
– Я так и думал. Черт побери, у меня, наверное, сейчас очень дурацкое лицо?
– Нет, не очень.
– Да-а. Так-то вот, старик. Это новая женщина в полном смысле слова. Когда я разговариваю с Варей, мне кажется, будто я жую сено. Очень уж невкусно. Ты не обижаешься?
Она свяжет тебя по рукам и ногам и будет стеснять на каждом шагу.
– По совести говоря, – ответил Безайс с одному ему понятной насмешкой, – она меня не очень стесняет.
– Ну, может быть. Каждый получает, что он хочет. Ты не чувствуешь в этом вкуса, Безайс. Сойтись, дать друг другу лучшее, что имеешь, и разойтись, когда нужно, без всяких сантиментов. Это чувство физическое, и слова тут ни при чем. Так, значит, она сказала, что завтра придёт?
– Так и сказала.
Было два часа ночи, – Безайс потушил лампу и ушёл.
ОТ ЭТОГО НЕ УМИРАЮТ
И действительно, на другой день она пришла.
День был точно стеклянный, весь пропитанный холодным блеском. Лёд на окне был чистого синего цвета, и небо было синее, и снег чуть голубел, как свежее, хрустящее бельё. Из форточки в комнату клубился воздух, поднимая занавеску. Матвеев оделся, ёжась от холода. Его переполняла нетерпеливая радость, желание свистеть и щёлкать пальцами. Когда вошёл Безайс, Матвеев сказал вдруг:
– Я решил подарить тебе свой нож.
Ещё минуту назад он не думал о ноже. Эта мысль пришла ему в голову внезапно, когда Безайс отворял дверь.
– Зачем?
– Да так.
– А ты останешься без ножа?
– Ну что ж. Он мне надоел…
Нож был с костяной ручкой, в тёмных ножнах, замечательно крепкий. Он снял его с офицера под Николаевом и с того времени носил с собой в кармане. Им он открывал консервы, чинил карандаши и подрезал ногти.
Безайс даже покраснел от удовольствия.
– Странно.
– Ничего не странно.
Он вынул нож, подышал на блестящее лезвие и показал
Безайсу, как быстро сходит испарина.
– Бери на память.
Потом пришла Варя. Она и Безайс сидели у него долго, но он перестал обращать внимание на них и вёл себя так, точно их не было в комнате, пока они не догадались уйти.
Он лежал, курил и читал «Лорда-каторжника», ничего не понимая. Так прошло ещё несколько часов. С обострённым вниманием он прислушивался к шагам в столовой, к стуку ножей и тарелок, смертельно боясь, что на него обрушится