– Вы были любовниками, правда?
Он замялся:
– Ну, уже столько воды утекло. Все забывается.
– Но вы же были любовниками? Да?
– Да ладно. Я невероятно восторгался твоей матерью.
– Выходит, вы были любовниками, так?
– Да, Мария, были, были. И я горд, что могу это признать. Это сейчас перед тобой несчастный старик, а тогда были самые счастливые годы моей жизни.
– Чего не скажешь обо мне, профессор… – сказала Мария. Она выпрямилась в кресле. Лицо ее помрачнело, щеки запылали. – Матери вечно не было дома, – продолжала она, – она все уезжала куда-то по делам. Да, она еще называла это «по личным делам»… Так вот, она оставляла меня у соседей, пожилой четы. – Мария помолчала. – А вы с нею тем временем развлекались.
– Это было очень романтично, – сказал профессор.
Мария встала. Заговорила ровно, как всегда:
– Я больше не буду отнимать у вас время. Просто мне хотелось увидеть вас. И как следует разглядеть. – Она взяла полосатый сверток с пола со словами: – Это не для вас, профессор. Это для моего любовника. Прощайте!
Валентин с трудом поднялся на ноги.
– Что же вы так, барышня? Могли бы поболтать, про былые времена…
– Да ни за что на свете! – вспыхнула она и, хлопнув дверью, выскочила на улицу.
Он постоял посреди комнаты. Медленно покачал головой. Вот пойми людей… А женщин тем паче… Опять уселся за компьютер. И вскоре натюкал: «Желание быть любимым – еще один источник страданий».
Шэрон неохотно отложила в сторону очередной роман в мягкой обложке и поднялась с дивана, оглаживая свое темное атласное платье.
– Зачем надо было собирать эту твою комиссию именно у нас? Собрались бы у Генри.
Потому что так договорились, – отвечал Стивен. – Пожалуйста, Шэрон, не начинай. Они нам совсем не помешают. И я уверен: все тебе понравятся.
– Я хочу вернуться… – Она выговорила это еле слышно, глядя в пол.
Стивен, ничего не понимая, пристально посмотрел на нее, потом спросил: о чем она?
– Не обижай меня, Стивен. Отчего ты такой злой? Ты же когда-то был ко мне добр. Жизнь и без того хуже некуда. Как хочется вернуться. Мне все так надоело! У меня здесь нет жизни.
– Ну и куда же ты хочешь вернуться? В Чипсайд? В Швейцарию? Может, в Верхнюю Силезию или куда там? Или прямо в Средневековье?
Она закурила, пальцы ее дрожали.
– В том-то и дело: я не знаю, куда. Это как у лосося, родившегося в речной воде, – до него вдруг доходит сигнал, и он пересекает Атлантику.
– Извини, дорогая, давай без уроков природоведения… Вот-вот люди придут.
– Нет, ты пойми: он принимает сигнал, пересекает Атлантику. А потом другой сигнал, плыть дальше: назад, вверх по течению, преодолевая водопады, любые преграды, лишь бы назад, в верховья, где он родился… Это совершенно непостижимо, правда?
– Но мы же не рыбы, Шэрон. Это уж точно. Я понимаю: жизнь наша с тобой в каком-то смысле непостижима. Но ты порой делаешь ее невыносимой. – Охваченный неожиданным сочувствием, он быстро пересек ковер, сделал несколько шагов, чтобы их с Шэрон ничто не разделяло, и обнял ее. – Так что, в концлагерь, что ли, вернуться? – спросил он.
– Ох, не знаю, не знаю… Только не бросай меня, Стив, дорогой, прошу тебя. Я понимаю, как со мной трудно.
– Я не брошу, – с беспредельной болью сказал он.
Позвонили в дверь.
Собирались члены комиссии. По просьбе Шэрон на вечер пришла Андреа – обслужить гостей. Сама Шэрон была в роскошном черном платье и сильно переигрывала роль хозяйки дома. Стивен был мрачен. Он усадил Генри Уиверспуна у камина, предложил ему стакан виски. Андрее обносила всех тарталетками.
Явился Джереми Сампшен, несколько смущенный. Но Стивен проникся к нему еще больше, после того как Джереми ударил Грейлинга за расистскую реплику. Стивен налил Джереми пива. Подошел Родни Уильямс – все брюки запачканы детской присыпкой. Пришла и Пенелопа, спокойная и любезная со всеми; поговорила с Шэрон, вздернув подбородок. Шэрон расхваливала акварель, купленную у жилички Пенелопы:
– Это вид нашей церкви. Не слишком точно, зато оптимистично.
Ага, значит, Беттина может заплатить за следующий месяц, подумала Пенелопа. Она не глядела на Стивена, понимая, что тот жаждет знака одобрения.
Пришел Сэм Азиз, как всегда шумный и энергичный; ему очень хотелось увидеть, каков Особняк изнутри. Сэм сразу направился к Генри, подчеркнуто пожал ему руку – чтобы все это заметили. Его расспрашивали про сына: что нового?
– Я сегодня был в больнице Джона Рэдклиффа, – сообщил Сэм. – Ну, Сэмми получше. Куда лучше. Он на болеутоляющем, а завтра будут еще одну операцию на ноге делать. Ему, ясное дело, это не слишком нравится, но настроение у него хорошее, и он просил всех в деревне поблагодарить, кто так любезно решил сложиться ему на новый велосипед. Когда я его описал, Сэмми сказал: «Так новый велик куда лучше старого!».