– Ну что же, Шэрон, – со вздохом произнес он, – пойду-ка я спать.
Она заговорила, не повернув головы:
– Ложись в любой комнате. Я не хочу больше спать € тобой. Я тебе совсем не нужна, тебе бы только секс… Пора положить этому конец.
– Да все уже само дошло до конечной остановки, – вымолвил он, пересекая пространство ковра и направляясь к лестнице.
Шэрон так и осталась курить и гипнотизировать стену.
Выйдя из поместья, Пенелопа Хопкинс помедлила в тени у входа в тупик, чтобы не поравняться с Хетти Чжоу и Джереми Сампшеном.
Она понимала, что маневр выходит двоедушный. Сама толком не знала, отчего так поступает, может, просто не готова была с ними любезничать. Ее нервировала холодная властность Хетти – видимо, Пенелопа сама виновата: ведь поначалу это она снисходительно относилась к китаянкам.
Она постояла минуту-другую и пошла домой, на восток, вскоре свернув на Климент-лейн, где еле светили редкие фонари.
Налетел ветерок. Деревья на южной стороне улицы, тяжелые, взлохмаченные, обвитые плющом, клонили ветви к тротуару, мотали туда-сюда. Пенелопе всегда нравились эти заросли. Но сейчас, в своем подавленном состоянии, она видела в них лишь угрозу. И поспешила прочь, однажды испуганно оглянувшись.
Отчего-то на ум ей пришла навязчивая идея Беттины про город мертвых. Скользя из одной тени в другую, Пенелопа спросила себя, как бы поступила, предстань ей сейчас покойный муж, ее Грег. И мысль эта не оставляла ее, хотя рациональной частью сознания она не принимала идею Беттины: город мертвых под деревней так же невозможен, как Град Божий в небесах, о котором говорил викарий.
Дверь ее домика открывалась прямо на тротуар. Она скользнула под сень крыльца, где зарешеченные боковины совершенно заросли жимолостью, которая вся была уже в бутонах. Автоматически зажегся фонарь у входа. Отчего ей так погано на душе? Ведь ничего плохого не случилось. Она отперла дверь, отворила ее, вошла, закрыла за собой, тут же повернула ключ в замке. И чуть не споткнулась о сине-розовый пластмассовый грузовик, припаркованный на входном половике.
Дом Пенелопы был небольшой, в позднем викторианском стиле. В двери витраж: орел и позади него человек, изображавший Робин Гуда, по мнению Пенелопы, совершенно неубедительно. Пол в проходе к задним комнатам выложен черными и красными плитками, точно в церкви. Узкая лестница вела на второй этаж – оттуда сейчас доносились голоса и приглушенный смех.
Пенелопа принюхалась. Ее нос учуял марихуану и кофе. Все верхние комнаты, за исключением кладовой, были сданы Беттине Сквайр. Пенелопа тихо поднялась на две, потом на три ступени и прислушалась. Вот заговорила Беттина. Ей что-то ответил мужской голос. Оба говорили с ленцой, удовлетворенно.
На Пенелопу вдруг обрушилось осознание того, что со всех сторон ее окружают пары, которые по ночам остаются наедине, чего-то желают и получают это друг от друга. Она же вечно одна, все эти годы в одиночестве, с той самой поры, когда умер ее Грег.
Ей вдруг вспомнилось скорбное лицо его матери и как та сказала: «Я потеряла сына, это заполнит оставшиеся дни моей жизни, но ты молода, Пенелопа, у тебя еще может быть новая жизнь». Разве получилась у нее новая жизнь? Она, конечно, была все время занята – но ведь совершенно не тем, чем нужно…
Притворяясь, что перегружена работой, она больше не общалась с Марджери Калверсон, матерью Грега, а ведь была к ней привязана. Марджери, может, уже умерла… И Пенелопа на ступенях в кромешной темноте ощутила вдруг, как одиночество холодным тесным ремнем сдавило ее жизнь.
Хотела она сейчас поболтать с Беттиной о том о сем – или же собиралась избежать разговора?
Пенелопа тихо-тихо спустилась по лестнице и на цыпочках прошла в свою гостиную, она же кухня; включила свет и радиоприемник, потом налила бокал «шардоннэ».
После этого нежданного оазиса в пустыне, когда они поцеловались, прошла неделя, и она почти не видела Стивена. Правда, они снова встретились в «Королевском шике», но, как Пенелопа сообразила позже, она сама все испортила: принялась настаивать, чтобы он сделал выбор между нею и женой. «Ты обязан принять решение», – сказала она.
Лишь с запозданием до нее дошло, как глупо было давить на него, да еще так сильно. Но разве не понимал он, что их поцелуй… что в тот день она отдала ему свое сердце? Слеза жалости к себе замерла в одном глазу.
Пенелопа в тот же вечер позвонила ему, желая извиниться, но ответила Шэрон, и Пенелопа повесила трубку, ничего не сказав. А наутро Стивен сам позвонил ей перед тем, как она отправилась на работу, и попросил больше не звонить в Особняк. Он, видимо, решил, что я – жуткое создание.