Победители теперь только и говорили что о победе, о возвращении домой, о том, какие политические изменения нужны в Риме. Октавиан присутствовал при этих беседах; в то лето, во время обратного пути, он несколько дней ехал вдвоем с Цезарем в его повозке. Окружающие понимали: Октавиан стал любимым протеже Цезаря; разговор их, по-видимому, касался серьезных вопросов государственного управления, которые нужно было решать. Нетрудно представить, как с помощью наводящих вопросов Цезарь изучал взгляды Октавиана на разные вещи, желая подтвердить первоначальное о нем впечатление — что из юнца вырастет зрелый муж, достойный унаследовать власть над Римом.
Насколько далеко зашел Цезарь в своем доверии, нам неизвестно. Судя же по политической зрелости и опыту, выказанным Октавианом в первые же месяцы после смерти Цезаря — то есть меньше года спустя, — он очень хорошо знал тех людей, с которыми ему пришлось иметь дело всего в восемнадцать лет. Правда, ближайшее окружение диктатора, состоявшее из самых доверенных помощников, пережило мартовские иды, и Октавиан получил от них хорошую поддержку, но то были не единственные его советники. Одной из характерных черт взрослого Октавиана была способность взвесить предложенные ему противоположные решения и, как правило, безошибочно выбрать путь, ведущий к успеху.
Именно Октавиан создал новую форму управления (историки называют ее принципатом, а последующие поколения называли Римской империей), но едва ли он достиг бы столь кардинальных перемен, если бы Цезарь не осветил ему путь. Сама империя — как географическое понятие — уже большей частью существовала. Октавиану, помимо дальнейшего расширения ее границ, предстояло перестроить форму управления, то есть заменить систему ежегодно избираемых магистратов, поддерживаемых сенатом, одним верховным правителем, также поддерживаемым сенатом, членов которого он сам может назначать или отправлять в отставку.
Но намеревался ли Цезарь уничтожить республику? Плутарх, греческий историк-биограф и религиозный мистик, живший около ста пятидесяти летспустя после описываемых событий, полагал, что Цезарь планировал именно это, причем с самого начала, и ему помогали боги. Если пристально изучать жизнь Цезаря, становится ясно, что она изобиловала счастливыми случайностями. Все могло сложиться совершенно иначе. По вопросу, хотел ли Цезарь установить монархию, взгляды ученых разделились. Согласно мнению большинства, он просто хотел стать первым человеком в Риме, человеком с самым большим auctorito [7]. Но враги настолько стремились его остановить, что Цезарю приходилось все больше повышать ставки, пока в конце концов он не встал перед выбором: либо подвергнуться преследованию и рисковать жизнью, либо силой оружия сделать себя единственным правителем.
Некоторые из разделяющих такую точку зрения утверждают, что причины гораздо глубже и республика пала, ибо устарела. Эта позиция уже тверже. При республике сложная система взаимоограничения не позволяла отдельным политикам забирать себе высшую власть в ущерб прочим. Всем спокойнее, если власть в небольшом городе-государстве разделена таким образом, чтобы никто не получал слишком много; а тот, кто получал ее законным путем, через год от нее отстранялся. Убийцы, заколовшие Цезаря, думали, что достаточно убить диктатора и республиканская система возродится. И если бы Октавиан не доказал их ошибку, то доказал бы какой-нибудь другой сильный политик. Согласно этой теории, проблема заключалась не в стремлении Цезаря к власти. Невозможно было и дальше управлять обширной империей в интересах лишь горстки состоящих в родстве семейств, представители которых только и делали, что старались обойти друг друга и выжать из управляемых провинций как можно больше денег, пренебрегая интересами основной массы своих сограждан. Державе требовалась сильная централизованная власть с постоянным и неподкупным руководством в колониях, или же государство распалось бы. На некоторое время страна и вправду распалась на две части, и только Октавиан восстановил ее.
Обе теории друг другу не противоречат и в высшей степени правдоподобны. Одна опирается на анализ своеобразной и единственной в своем роде политической системы, другая сфокусирована на изменениях в общественной, политической, экономической, военной и колониальной структуре. Недостаток же их обеих в том, что они оставляют без внимания или просто отбрасывают мощную совокупность доказательств в пользу мнения Плутарха: Цезарь хотел стать «царем» и направлял к тому усилия уже с первых шагов на политическом поприще. Некоторые из этих доказательств говорят о том, что он прочил Октавиана в наследники трона.
Для чего же Цезарю становиться царем, если как пожизненный диктатор он уже пользовался единоличной властью? Уже больше четырехсот лет попытка сделаться царем расценивалась в Риме как тяжкое преступление. А Цезарь носил царские одежды. Он сидел на золотом троне. Перед ликующей толпой Марк Антоний пытался возложить на него царский венец. Однажды такими венцами украсили и статуи Цезаря. Двое трибунов убрали венцы и приказали арестовать людей, которые это сделали, а Цезарь освободил задержанных и принудил сенат отставить трибунов. Трудно усомниться в утверждении Брута и Кассия, что они убили Цезаря из-за его стремления царствовать. Решив назначить Октавиана своим наследником, Цезарь приступил к переделке родословной Октавиана — совсем в духе Оруэлла. Происхождение его племянника не выдерживало критики, и Цезарь постарался отовсюду вычеркнуть упоминания о его родном отце. Ему нужно было согласие Атии, которую явно убедили принять сфабрикованную легенду о божественном вмешательстве.
Она не стала отрицать слух, что Октавиан, возможно, сын Аполлона, а не простого смертного. Во время ночной службы, призналась Атия, она уснула в храме Аполлона. Пока она спала, бог собственной персоной, приняв облик змеи, проник в ее лоно, а потом тихонько выскользнул. А через девять месяцев родился Октавиан.
Светоний прямо называет эту историю небылицей и сообщает, что прочел ее в книге. Однако у Стефана Вайнштока, современного специалиста в подобных вопросах, сомнений нет: породила легенду богатая фантазия Юлия Цезаря. Что же касается отвергнутого отца, то Гая Старшего пришлось призвать на помощь с того света — подтвердить божественное происхождение сына. В бытность наместником Македонии, писали мифотворцы Цезаря, Гай спрашивал у жрецов у гробницы Диониса во Фракии о будущем младенца Октавиана. Когда жрецы налили вина на алтарь, над крышей взметнулось большое пламя; такого знамения удостоился только Александр Македонский. И жрецы якобы хором воскликнули: «Он будет править миром!»
То, что кажется нам набором бессмыслиц, входило в состав успешной кампании по формированию общественного мнения. Ее целью было убедить людей, что Октавиан не простой смертный, за ним стоят божественные силы, и тем, кто благоразумно ему поможет, воздастся по заслугам.
Образ Октавиана — в восприятии масс, а не искушенных аристократов — изменился. Вместо довольно болезненного, непримечательного юноши им предстал полубожественный образ, потомок бесконечной череды богов, царей, героев, государственных деятелей и патриотов. Будущее Октавиана было предопределено: покрыть себя невыразимой славой и вслед за Цезарем врачевать раны своего народа и принести ему новый золотой век.
Однако в тот момент Цезарю предстояло столкнуться с проблемой: он получил империю слишком большую, чтобы при существующей системе править одному. Война кончилась, но гражданское общество пошатнулось.
Выжившая часть аристократии — люди, которых с юности учили управлять государством и провинциями, — были по большей части противниками Цезаря. Простые же избиратели имели все причины поддержать сильнейшую сторону. Голосовать за потерпевших поражение означало возобновить гражданскую войну. Цезарь давал понять, что возврата к прежнему режиму не будет. «Я нужен Риму больше, чем Рим нужен мне», — говорил он, раздраженный упорством республиканских устремлений знати.
Для страны, уставшей от войн, власть Цезаря — даже с ограничениями — означала мир, дающий некоторую надежду на реформы в пользу большинства свободных граждан, в то время как те, кто хранил память о Катоне, не предлагали ни мира, ни реформ. Однажды нрав Цезаря одержал верх над осторожностью, и у него вырвалось: «Республика — ничто, пустое название. Сулла — глупец, раз отказался от диктаторской власти». Если бы Цезарь поборол искушение и не делал подобных замечаний, он, вероятно, прожил бы дольше. Однако и характер, и патрицианский менталитет не позволяли ему притворяться. Когда однажды к нему явился сенат в полном составе, чтобы отдать подобающие богам почести, Цезарь, проявив неслыханную заносчивость, не поднялся с места. Октавиан, даже будучи на вершине власти, непременно вставал, если в помещение входил консул.