Х, однако, разумеется, всегда крайне стыдно за такие неприязнь и негодование в присутствии человеческого существа и законного родственника, которое неуклонно и неоперабельно угасает, и после каждого визита к поблескивающей постели старика по дороге домой с обезумевшей от горя женой Х втайне бичует себя и поражается, где же его порядочность и сострадание. Он находит еще более глубокий повод для стыда в факте, что даже после смертельного диагноза тестя он (т. е. Х) тратил столько времени и энергии, думая лишь о себе и собственном чувстве досады из-за исключения из Drang[3] семейного клана жены, когда, между прочим, отец жены страдает и умирает прямо у них на глазах, а любящая жена обессилела от переживаний и скорби, а чувствительные невинные детишки Х безмерно страдают. Х втайне волнуется, что очевидный эгоизм его внутреннего мира во время семейного кризиса, когда жена и дети явно нуждаются в сочувствии и поддержке, является симптомом какого-то ужасного дефекта в его человеческой натуре, какого-то жуткого слепого льда на месте сердечных узлов его эмпатии и альтруизма, и его все сильней мучают стыд и неуверенность в себе, и потом вдвойне стыдно и страшно из-за того, что стыд и неуверенность в себе слишком отвлекают его внимание и тем самым компрометируют способность по-настоящему заботиться и поддерживать жену и детей; и он держит тайные чувства отчуждения и неприязни и досады и стыда и непрерывного зуда из-за самого стыда только при себе, и даже не представляет, как можно пойти к обезумевшей от горя жене и еще больше обременить/ужаснуть ее своим мучительным pons asinorum[4], и ему настолько совестно и противно из-за того, что, как ему кажется, он обнаружил в сердце своей натуры, что в первые месяцы болезни тестя он необычно покорен, сдержан и необщителен, и никому не говорит о бушующих центробежных бурях в душе.