— Прекрасная сеньорита Тереса, свет души моей, — обратился он к возлюбленной. — Как радуется теперь моё сердце, что вышла ты ко мне, хотя стыдливость твоя и понуждает тебя к обратному!
— Вы знаете мой имя, сеньор, но я не знаю вашего. И что вам до моей стыдливости? Вы не щадите её и являясь ночью под мой балкон, и подавая мне руку у чаши со святой водой!
— О, не упрекай меня, моя красавица! Всему виною только моя любовь к тебе! И в доказательство чистоты моих намерений я назовусь. Имя моё — Антонио Хесус Мария Франсиско де Бенабарре-и-Буэнависта, — назвав себя, кабальеро глубоко поклонился. — Мой род древен и славен, сам я молод и богат. Я люблю, и всегда буду любить тебя, красавица, ибо ты поразила моё сердце! Завтра же я честно приду в твой дом, чтобы просить твоей руки у твоих благородных родителей, если только ты не скажешь мне сейчас, что не желаешь этого! И я прошу тебя только об одном: дай мне полюбоваться на твоё лицо. Зачем ты прячешь такую красоту под этой чёрной мантильей? Разве не было бы лучше, если бы весь свет мог любоваться тобою? Только варвары-мусульмане прячут своих женщин за семью замками, ни в чём не доверяя им и лишая мир столь совершенной красоты!
— Разве не блекнет красота, которую не холят, не берегут и не лелеют? Разве от многих прикосновений не темнеет жемчуг? Разве от многих взглядов не сделается блеск девичьей красоты меньше? — отвечала ему красавица. — Я для того прячу своё лицо, чтобы радовать им только того, кто единственный будет иметь право любоваться им вседневно и всечасно. Только мужу моему будет беспрепятственно позволено смотреть на моё лицо!
— О, прекрасная сеньорита! Речи твои разумны и скромны, и радуют моё сердце. Но позволь тебе заметить, что жемчуг только светлеет, когда тепло рук согревает его. А красота девичья не тускнеет от взглядов, она тускнеет от небрежения! Но спорить с тобою я не буду моя красавица, ибо всё, что бы ты ни говорила мне, радует меня. И лишь одно только омрачает: ты ничего не сказала о том, могу ли я завтра просить твоей руки?
Красавица немного помолчала и спросила:
— Дон Антонио, прекрасный мой кабальеро, неужели ты любишь меня?
— О, да! Да! Тысячу раз да, моя красавица! И я буду любить тебя вечно! Ничто и никогда не разлучит мою душу с тобой, о, моя Тереса!
Привлечённая пылкостью слов кабальеро, девушка чуть склонилась к нему и спросила опять:
— И ты клянёшься мне в этом?
— Да! Клянусь! И пусть будет так во веки веков!
— Что же… — прошептала красавица, помедлив.
— Добрая моя возлюбленная! Не томи меня! Ответь мне, молю тебя!
В ответ на эти слова лёгкий порыв ветра колыхнул кружевную мантилью и открыл дону Антонио то, что он более всего хотел бы сейчас увидеть — лицо его красавицы. Сеньор задрожал, будто бы не жаром, но холодом повеяло на него! О, она была так хороша, как только мог бы пожелать её возлюбленный! Глаза её были серьёзны, щёки — покрыты румянцем юности и скромности. Она ахнула, пытаясь рукою придержать кружево, но непослушный ветер обнажал её лицо, будто бы сговорившись с доном Антонио помогать ему.
— Как вы нескромны, мой кабальеро! — вспыхнув, вымолвила красавица. — Не смотрите же на меня! Я не велю вам смотреть!
— Подчиняюсь, сеньорита Тереса, — ответил дон Антонио и, склонившись, но будучи не в силах оторваться от своей возлюбленной, он поцеловал край башмачка ножки милой, что выглядывал сквозь решётку балкона и открылся в пылу борьбы с непокорным ветром.
— Ах! — воскликнула красавица. — Вы не пощадили моей скромности, сударь, хотя я и молила вас об этом!
— Только скажите мне, сеньорита Тереса, могу ли я завтра загладить свою вину перед вами и просить руки вашей у благородных ваших родителей? Или я должен буду теперь же пойти и утопиться в Гвадалквивире, или бежать отсюда за океан, чтобы загладить мою вину перед вами и утишить ваш стыд? На что достанет вашей жестокости? — вскричал несчастный.
Девушка как будто бы устыдилась своих слов и ответила ему так: