— Любезная моя Инеса, — шепнул умирающий. — Мои минуты сочтены, но я успел бы даже исповедаться и причаститься. Однако я готов жертвовать спасением своей души только для того, чтобы увидеть ваше лицо… Ведь я заслужил это право…
Донья Инеса, всё так же проливая горестные слёзы, вскричала:
— Мой верный кабальеро! Я молюсь только о том, чтобы эта награда показалась тебе достойной тех мук, которые ты принял за меня! — и с этими словами сеньора подняла мантилью с лица.
Дон Педро увидел лик возлюбленной, глубоко вздохнул и тут же скончался. Донья Инеса упала на его грудь и рыдания её сделались ещё горше, если только это было возможно.
Когда тело дона Педро отнесли в церковь, донья Инеса опустила мантилью на своё лицо, прошла следом за покойным в церковь и там упала на каменные плиты, изливая в слезах своё отчаяние.
Следует ли сказать, что донья Инеса, видя свою вину в произошедшем с доном Педро и впав в глубокую скорбь от того, что порушила собственное счастье, удалилась в монастырь, приняла постриг и никогда уже более не писала никаких стихов? К тому же она дала обет спрятать своё лицо до конца своих дней, присовокупив этот обет к обету молчания, который она так же дала в день своего пострига. Вот так печально окончилась история благородной и умной доньи Инесы и несчастного влюбленного в неё дона Педро.
— Но постойте, какова же была эта донья Инеса? — вскричал дон Аугусто. — Понял ли дон Педро, что не зря принял смерть ради её красоты? Или его разочарование ею было так велико, что ускорило его кончину?
Тут же между сеньорами завязался отчаянный спор из-за того, какова же была внешность доньи Инесы.
— Как могла она так жестоко поступить с несчастным доном Педро, — вдруг тихо промолвила сеньорита Мария.
Все немедленно посмотрели на неё и, очарованные выражением её лица, примолкли. Все, кроме доньи Альфонсины, которая ответила сестре:
— Вот как? В чём же жестокость? Я тут вижу лишь неразумность и кокетство!
— Если она любила дона Педро, то не должна была так испытывать его, ежечасно подвергая его жизнь опасности. Если же не любила, то должна была сразу отказать ему, а не дарить его надеждой. Чего же стоит её раскаяние?
— Как ты сама жестоко судишь бедную донью Инесу! — сказала донья Альфонсина.
— О, хорошенькая женщина должна быть жестокой! — присовокупил к её словам дон Алонсо.
— Ибо, что же лучше хорошо рассчитанной, умелой жестокости красавицы может разжечь страсть в мужчине? — прибавил его брат дон Хуан.
— Не могу не согласиться с прелестной сеньоритой Марией, — сказал дон Санчо. — Грешно так шутить над чувствами. Разве сама донья Инеса не была жестоко наказана за свой поступок?
— Сестрица Мария права, — покраснев, сказал дон Родриго. — Негоже так поступать с тем, кого любишь.
Дон Алонсо и дон Хуан тут же принялись насмехаться над ним, а дон Аугусто сказал:
— А главное, совершенно не понятно, какова же она была собою? И стоила ли того, что сделал для неё дон Педро?
— А вот я думаю, что она совсем не была красива, — сказал вдруг дон Алонсо. — Иначе для чего было бы ей прятать своё лицо? Я слыхал о некоей сеньоре, которая вот таким же способом добивалась благосклонности кабальеро, а когда один из них ненароком увидел её лицо, то вся его страсть улетучилась в один миг, ибо на лице её он узрел безобразный шрам!
Тут же всё общество принялось говорить о том, а не было ли в лице доньи Инесы такого же изъяна, или она была просто очень дурна собою и оттого так жестоко кокетничала, выискивая себе супруга среди кабальерос. Я заметил, что так она рисковала остаться вообще без мужа, ибо для начала ей следовало обвенчаться с доном Педро, а уж потом показывать ему своё лицо, тем более, что он был согласен поступить так. Дон Хуан заметил мне, что донья Инеса просто набивала себе цену своим требованием. И так мы не пришли ни к чему, лишь только расстроили сеньориту Марию, из глаз которой показались слёзы, а хорошенькое личико побледнело. И тут же все бросились её утешать, и первым утешителем был дон Родриго, её славный брат.
Перед тем, как отправиться спать, произошло вот что. Речь взял дон Аугусто и сказал следующее: