Донья Лаура в недоумении и испуге подняла на него глаза, однако перечить ему не стала и молча опустилась на колени рядом с мужем и вознесла молитвы к Небесам. Но молитвы её были столь сумбурны, а мысли столь путаны, что вряд ли слова их достигли Того, Кому были назначены.
Дон Инасио меж тем, окончив свою молитву, которую вознёс со всем пылом своей души, поднялся с колен и, внимательно глядя на свою молодую жену, произнёс:
— Драгоценная моя Лаура. Вы знаете, сколь сильна и глубока моя любовь к вам так же хорошо, как и я знаю то, что вы не любите меня.
Лауретта хотела было прервать его на этих словах, но дон Инасио остановил её, усадил в кресло и продолжил свою речь:
— Я прошу вас не омрачать себя ложью, дорогая моя супруга, и дослушать меня до конца. Я знаю, что вы любили и, возможно, и сейчас любите другого. Более того, любовь эта так сильно в вас сказалась, что вы, утеряв честь, произвели на свет дитя, которое хотели оставить на произвол судьбы. Впрочем, и в этом я виню не вас, ибо вы не имели никаких средств обеспечить вашего незаконного ребёнка, вашу дочь, а того кабальеро, который воспользовался вашей слабостью и, как я понимаю, не оказал вам и вашему дитяте никакой помощи.
При этих словах донья Лаура побледнела, уронила голову на руки и разразилась страшными рыданьями, со страхом и трепетом глядя на своего мужа.
— Не плачьте, не плачьте же, — начал утешать жену супруг, опустившись пред нею на колени. — Зная всё это, я понял, что тот человек, который вовлёк вас в грех, хотя и был любим вами сверх всякой меры, но недостоин вас, ибо он не только поступил дурно, но и оставил вас в таком положении, из которого вам трудно было бы выпутаться одной. Я видел ту старуху, что помогла вам, видел и вашу дочь.
— Как? Вы видели её! — вскричала бедная Лауретта.
— Да. Я велел окрестить её Лаурой и дал повитухе денег с тем, чтобы она отвезла девочку к моей названной сестре донье Франсиске и выдала бы её за мою дочь, ведь мне этот грех простится скорее, чем вам. Старуха выполнила всё в точности и ваша дочь, с кормилицей, была доставлена в Хаэн и живёт теперь там у добрых и благочестивых людей. Если вы захотите, то сможете взять её в наш дом и воспитывать, не скрывая своей материнской любви к ней.
— О, дон Инасио! О, мой супруг! — воскликнула донья Лаура, падая на колени. — Что же мне сказать вам на всё это? Я слышу такие речи, которые повергают меня в трепет и такое раскаяние, которое я почитала невозможным. Я ненавидела в вас своего жениха и будущего супруга, ибо любила другого! Но отказать вам я не могла, ибо гнев отца моего был бы силен и я страшилась его! И также страшилась я своего греха, о коем вы теперь знаете! Я боялась вас и желала обманывать вас, и думала, что всегда смогу скрыть свои грехи и грешить дальше в отместку вам за то, что вы сделали меня своей несчастной женою… Я запятнала вашу честь невыносимым позором! Никто не потерпел бы такого! А теперь я вижу, как благородно вы поступаете со мной… Простите, простите же меня! Верьте, что раскаяние моё так велико, как велика моя горечь от тех поступков и от того греха, который я совершила! Из самой несчастной на свете женщины вы своими словами и поступками сделали меня самой счастливой и самой благодарной. Благодарность же моя такова, что если вы теперь же велите мне навеки отречься от мира, запрёте меня в четырёх стенах и прикажете мне во всю жизнь скрывать своё лицо и никогда и ни с кем не перемолвиться ни словечком, кроме вас, то я с благодарностью приму от вас эту кару и стану благодарить вас за такое наказание! Сделайте меня хуже последней служанки в вашем доме, дон Инасио! Дайте мне искупить мою вину пред вами и заслужить вашу доброту, ибо она такова, и таково ваше благородство, мой добрый сеньор, что они насквозь пронзают моё сердце, и боль эта может уйти только со слезами глубокой горечи, стыда и любви к вам, которую я испытываю теперь! И я молю вас только об одном, чтобы вы поверили в искренность моих слов и моей любви к вам, что вспыхнула теперь от вашего великодушия!
Дон Инасио взглянул в глаза своей жены и понял, что она говорит ему правду. Ибо её горе и стыд были так велики, что и он и никто не мог бы заподозрить её во лжи. Донья Лаура принялась покрывать поцелуями руки и колени своего супруга.
— Нет, нет! — вскричал он. — Я не желаю ни наказывать вас, ни унижать своим презрением, которого не имею и в помине! Вы — госпожа моя и госпожа этого дома. И я прошу вас только об одном, чтобы впредь, когда вам придёт в голову грешная мысль, вы бы с негодованием отвергли бы её. И прошу вас быть отныне мне верной супругой и прилежно молиться Господу Богу нашему, чтобы он простил нас и даровал бы нам счастье.