Выбрать главу

Окончив говорить, дон Санчо вновь поклонился, а всё общество взволновалось. Я, поражённый этой речью, задумался о тех превратностях судьбы, кои мог пережить этот сеньор и так же увидел, как сеньорита Мария со вниманием и участием посмотрела на дона Санчо и, казалось, всей душою посочувствовала ему.

Однако, оттого, что речь дона Санчо произвела на всех отчасти тягостное впечатление, дон Аугусто сказал так:

— Хотя, благородный дон Санчо, мы не знаем всех тех превратностей, коими одарили вас судьба и Провидение, всё же позвольте мне от лица всех, кто теперь присутствует тут, выразить вам глубочайшее сочувствие и пожелать скорейшего разрешения от всех ваших бед.

— Да, да! — все дамы и кавалеры пылко присоединились к этим слова дона Аугусто, и я так же не отставал от всех, чуть не плача от сочувствия к дону Санчо.

— Благодарю вас всех, драгоценные мои сеньоры! И простите, что я своими речами навёл вас на грустные мысли, — со слезами на глазах ответил дон Санчо, поочередно отвечая на дружеские знаки внимания и участия, которыми от души награждали его все присутствующие и даже дамы.

— А чтобы окончательно расстаться с грустью, быть может, нам стоит начать наш Октомерон? — спросила донья Альфонсина.

— Да, да! — пылко произнёс дон Санчо.

— Тогда, быть может, дон Аугусто, по праву старшинства, поведёт свой рассказ первым?

Все тут же согласились со словами доньи Альфонсины и стали просить дона Аугусто открыть первый день своим рассказом.

— Хорошо, — ответил на это дон Аугусто. — Уступая вашим просьбам, я начну свой рассказ с предложения установить нам очередность. После меня пусть говорит дон Санчо, ибо он также из Гранады, как и я, и он вторым представлялся нашему обществу. Пусть следом за ним говорят севильцы, братья дон Алонсо и дон Хуан, по старшинству, как говорившие речь после дона Санчо. Затем пусть говорит добрая донья Альфонсина, также севильянка и старшая среди своей семьи. После неё — сеньорита Мария, а затем дон Родриго, и это будет ему необидно, ибо он, как кабальеро, уступит своим сёстрам слово. Ну, а завершит наши рассказы пусть дон Бернардино, чтобы после наших андалусских сказок мы бы могли потешиться историей, свершившейся в других краях, к тому же изложенной настоящим учёным и писателем, а мы поняли, что вы, дон Бернардино, именно такой человек и есть. Все ли согласны со мною, мои добрые сеньоры?

— Да, да, мы все согласны! Вы распределили очерёдность по справедливости и только так, как и надобно было её распределить, и так, как не распределил бы её и мудрейший из мудрых людей, — воскликнули все.

— Итак, тогда позвольте мне, по праву первого рассказчика, обратиться ко временам совсем недалёким и поведать вам следующую историю.

День первый

День первый

Рассказ дона Аугусто.

История о том, что представления кабальеро о счастье могут сильно разниться с тем, что есть счастье для него на самом деле.

В славном городе Севилье проживал некогда дон Диего Альфонсо де Рибас и Кастильяс, принадлежавший к фамилии знатной и воинственной. Все предки дона Диего служили кастильским королям славно, верою и правдою, не жалея крови своей, и круша врага сталью своих толедских клинков. Однако с тех пор, как последний мавр был изгнан из владений христианнейших испанских королей, слава рода де Рибас стала постепенно угасать, ибо некому было поддерживать её. Дон Диего, последний мужчина в славном роду, в душе был совсем не воином. Самой главной его страстью была страсть к нарядам. Ни у кого не было такого расшитого золотом камзола, как у него, когда выходил он в день Светлой Пасхи из дверей собора. Ни у кого не было столь пышного плюмажа, состоявшего не менее как из пяти перьев. А перевязь его шпаги была затейливо и искусно расшита изображениями полевых цветов — лазоревых, красных, изумрудных и золотых. Усладу для глаз представлял собою славный дон Диего, ведь был он к тому же ещё и красив. Однако, хотя и был он хорош собой и древнего рода, и к тому ж ещё богат, отцы уже двух невест отказали ему в сватовстве, потому как шпага его мирно спала в ножнах, не имея, как сказал поэт, дела, к какому могла бы приложиться, и все в Севилье о том знали.