Корниловцы — Керенский, Каледин и др. — делают попытки вести войска на Петроград. Несколько отрядов, обманным путем двинутых Керенским, перешли на сторону восставшего народа.
Солдаты, окажите активное противодействие корниловцу Керенскому! Будьте настороже!
Железнодорожники, останавливайте все эшелоны, посылаемые Керенским на Петроград!
Солдаты, рабочие, служащие, в ваших руках судьба революции и судьба демократического мира!
Да здравствует революция!
Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.
Делегаты от крестьянских Советов».
Мы стали ходить взад-вперед и вокруг площади перед Смольным. Был еще октябрь, однако мы ежились от холода после жаркого зала.
Мы устали. Остановились, чтобы согреть руки перед костром у внешних ворот, где солдат в высокой каракулевой шапке, надвинутой на одно ухо, стоял, повернувшись спиной к костру — одному из нескольких костров, яркими точками сверкавших в темноте ночи. За большинством из них присматривали один или два солдата и красногвардеец. Они обогревались поленьями, поскольку баррикады уже были не нужны. Наш человек выглядел одиноким. Я спросил себя, что он чувствует, наблюдая за сотней делегатов, прошедших перед его глазами в ту ночь. Мне было интересно, не хочет ли он войти внутрь.
— Что делается? — спросил я его.
Он что-то пробормотал в ответ, но я уловил лишь слова «проклятая война» и «голод». Брайант попыталась заставить Рида спросить у него еще что-нибудь, но Рид не обратил на нее внимания. Он предложил солдату сигарету, а затем попросил его прикурить. Взяв щепку от несгоревшего полена, солдат зажег свою сигарету. А потом дал прикурить Риду. Вдруг он выпрямился, его бородатое лицо оживилось, глаза яростно засверкали в свете костра, он поднял левую руку, сжатую в кулак (в правой он держал штык), и громко сказал:
— Миру нужен хлеб! Миру нужно счастье!
Мы отошли прочь, а он посмотрел нам вслед мрачным, словно обвиняющим взглядом.
Отойдя подальше, чтобы гвардеец не мог услышать нас, Рид обратился к Луизе:
— Почему ты вела себя так? Словно он экспонат на выставке? Он подумал, что мы потешаемся над ним, или порочим его революцию, или бог знает что!
Потом настроение у него поменялось с быстротой молнии, и он тихо сказал:
— Счастье… хлеб… да, теперь у них может быть и то и другое.
— То же самое, — заметила Бесси Битти, пока мы устало тащились за Джоном и Луизой. — Ни за что я не хотела бы оказаться на месте Ленина. Они слишком многого ждут. Я только что видела Робинса. Он говорит, что после падения Зимнего запаса хлеба было всего на три дня, когда это произошло. В любом случае, Ленин так много им наобещал…
— Он ничего не обещал им, — выпалил я, — кроме шанса самим управлять этой бедной, разорившейся, озадаченной и искалеченной, страдающей Россией.
ГЛАВА 3
26–31 ОКТЯБРЯ
КОНТРРЕВОЛЮЦИЯ
Петербургские рабочие получили боевое крещение и вкусили крови в еще невиданных размерах.
Второй день восстания. Сегодня утром, идя в миссию, видел, как вытащили из Мойки тело генерала Туманова, помощника военного министра. Солдаты арестовали его этой ночью, а потом закололи штыками. Тело со смехом погрузили на низкую телегу, устроили там в нелепой позе и повезли в морг.
Четверг, 8 ноября (26 октября). Утро застало город в неистовом возбуждении. Целый народ поднимался среди рокота бури. На поверхности все было спокойно. Сотни тысяч людей легли спать в обычное время, рано встали и отправились на работу. В Петрограде ходили трамваи, магазины и рестораны были открыты, театры работали, выставки картин собирали публику… Сложная рутина повседневной жизни, не нарушенная и в условиях войны, шла своим чередом. Ничто не может быть более удивительным, чем жизнеспособность общественного организма, который продолжает все свои дела, кормится, одевается, забавляется даже во время величайших бедствий…
Город был полон слухов о Керенском. Говорили, что он добрался до фронта и ведет на столицу огромную армию.
В ответ на это на всех стенах появилось воззвание: