Комната была полным полна народа. Солдаты, матросы, красногвардейцы. Все вооруженные. Некоторые вооружены в высшей степени: винтовка, два револьвера, шашка, две пулеметные ленты.
Около Антонова стоял высокий молодой человек в военной солдатской форме цвета хаки. Потом оказалось — Чудновский.
Опросив всех, Антонов стал писать протокол, как потом оказалось, черновой. Кажется, ему помогал Чудновский…
А у нас начались разговоры и со стражей, и с другими наполнявшими комнату солдатами и матросами.
На многих лицах выражение взволнованности и враждебности схлынуло: они стали спокойными, некоторые даже приветливыми.
— А вы кто будете? — слышу рядом спрашивают Карташева. Отвечает. Начинается беседа.
Оборачиваюсь к ним. Карташев сидит на стуле, откинувшись назад, смотрит глубокими и ласковыми глазами на своих двух собеседников и что-то говорит. А собеседники его, оба матросы, опираясь на винтовки, нагнулись к нему и слушали внимательно. И лица у них человеческие.
— А вы кто будете? — обращается ко мне высокий матрос. Лицо у него спокойное и приятное.
Сказал… Стал расспрашивать. Отвечаю… Стал задавать общие вопросы. Говорил ему о предполагавшемся на днях отъезде двух членов Временного правительства на конференцию для решения вопроса о мире, об Учредительном собрании… Слушает внимательно. В глазах недоумение и боязнь поверить…
На диване сидит Терещенко и, по обыкновению, усиленно курит и беседует тоже. О чем — не слышу.
На лице у Гвоздева застыло выражение обиды, как у человека, который только что получил незаслуженное оскорбление.
— Какую же я кровушку пил, когда я сам — простой рабочий, — говорил он обиженным голосом, — вот видите, билет. Вот возьмите, читайте: член Совета Рабочих и Солдатских Депутатов… Сиживал при самодержавии сколько — за рабочих. Какой же я буржуй!
На него посматривают с недоумением, иные с сочувствием, и у всех в глазах боязнь поверить…
Их начальство им сказало: арестовать членов Временного правительства, потому что они — буржуи. Этот, может, врет что-нибудь. Похоже на правду, а может, и врет. Там видно будет: начальство разберет!
В комнате стоит гул.
Когда при опросе выясняется, что Керенского нет, раздается отвратительная брань. Слышатся отдельные провокационные выкрики:
— И эти убегут! Чего тут протокол писать!.. Приколоть и протокола не надо!..
— Переколоть их тут всех сукиных детей!.. — Дальше следовала многоэтажная нецензурная брань. — Чего с ними возиться! Попили нашей крови! — закричал какой-то низкорослый матрос и стукнул по полу винтовкой — хорошо помню — без штыка. И огляделся вокруг. Это было почти призывом. Он вызвал сочувственные отклики.
— Какого черта, товарищи! Приколоть их тут, и вся недолга!..
Антонов поднял голову и резко закричал:
— Товарищи, вести себя спокойно! Все члены Временного правительства арестованы. Они будут заключены в Петропавловскую крепость. Никакого насилия над ними учинить я не позволю. Ведите себя спокойно!
— Я да я! Что такое «я» да «я»!.. Какое ты тут начальство!.. — вдруг налетел на Антонова стоящий около него молчаливо солдат с плоским равнодушным лицом, на котором внезапно загорелись в узких глазах два злобных огонька.
— Молчать! Прошу молчать! Я здесь представитель от Военно-революционного комитета! Мне вручена власть! Товарищи, уважайте самих себя! Соблюдайте порядок! Теперь власть в ваших руках, вы должны соблюдать порядок!.. Я вас, товарищ, прошу помолчать и мне не мешать! — закончил он, обращаясь к солдату.
Стража обрушилась на солдата.
— Ты что тут!.. Помолчи! Он — выборный! Надо, чтобы порядок был!
— Порядок, порядок! — замолкая, бормотал солдат.
«Пожалуйста, товарищи! Дорогу, товарищи!» В дверях появились солдат и красногвардеец, раздвигая толпу и расчищая дорогу, и позади них еще несколько рабочих, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками. За ними гуськом шло с полдюжины штатских, то были члены Временного правительства. Впереди шел Кишкин, бледный, с вытянутым лицом; дальше Рутенберг, мрачно глядевший себе под ноги; Терещенко, сердито посматривавший по сторонам. Его холодный взгляд задержался на нашей группе… Они проходили молча. Победители сдвигались поглядеть на них, но негодующих выкриков было очень мало.
Бывшие министры сдают имевшиеся при них бумаги и оружие. С трудом устанавливаю около них стражу. Мне помогают матросы. Они вышвыривают из комнаты некоторых подозрительных субъектов. Чудновский составляет список арестованных, который подписываем мы с ним. Всего министров — 16 человек. Все налицо, кроме Керенского. Он, по сообщению кого-то из членов бывшего Временного правительства, уехал еще в 11 часов утра из Петрограда. Это сообщение вызывает в толпе яростные крики по адресу Керенского. Раздаются крики:
— Немедленно расстрелять всех членов Временного правительства!..
Только присутствие наше и выдержанных партийных матросов спасает бывших министров от расправы.
Остается доставить «правительство» в Петропавловскую крепость. Автомобиля не оказывается. Приходится вести министров пешком. Оставляя Чудновского комиссаром дворца, я организую вывод пленных.
Уже два часа ночи. Министров окружает отобранная мною команда, человек в 50 матросов и красногвардейцев. Выходим из дворца в тьму площади.
Как мы сходили с лестницы, совсем не помню…
Вышли на двор. Темно. Потом глаза стали привыкать.
Двор, очевидно, тоже был заполнен солдатами. Мы вступили в толпу. Стража просила посторониться, пропустить… Опять послышались вопросы:
— Что это, Временное правительство ведут?
И опять площадная ругань, в особенности по адресу Керенского.
На дворе мы немножко замешкались. В темноте и в толпе был нарушен, очевидно, порядок процессии. Стража перекликалась. Опрашивали друг друга, все ли арестованные налицо.
— Куда же их ведете, товарищи?
— В Петропавловскую крепость!
— Убегут ведь! Слышали, Керенский ведь убежал! И эти убегут! Переколоть их, товарищи, — и делу конец!
Предложения дружно подхватывались в толпе и делались все короче и все решительнее.
Стража успокаивала толпу и сама волновалась.
Со мной рядом справа шел матрос небольшого роста, коренастый, с приветливым лицом…
Весь двор был усеян, очевидно, разбросанными поленьями дров, потому что они постоянно попадались под ноги и мешали правильному передвижению: арестованные и стража постоянно разъединялись и искали друг друга.
— Позвольте мне взять вас за кушак, — обратился я к матросу, — так мы не отстанем друг от друга.
— Берите, — сказал он приветливо.
Нас выводили на площадь.
Мы попали сначала в узкий проход между большими поленницами дров.
Для того чтобы построить всех нас в порядок, надо было выйти на открытое место. По-видимому, каждая часть процессии избрала свой способ для этого, потому что, когда мы вышли на площадь, за поленницами, против Миллионной улицы не все арестованные и стражники оказались налицо и подтягивались с разных сторон.
Цепь в том месте, где находился я, перелезла через полуразобранную поленницу. Другая часть, видимо, двинулась вперед по проходу.
— Давайте я вам помогу, — услышал я неожиданно от матроса.
— Спасибо, не надо. Полезайте, я не отстану. А потом опять возьму вас за кушак…
— Берите.
Перелезли. Здесь, очевидно, новая толпа. Опять те же вопросы, те же ответы и те же приветствия…
— Ну, товарищи, стой! Все ли на месте? Пересчитайте арестованных! — крикнул кто-то.
Начался беспорядочный счет в разных концах. В разных местах выкликали фамилии.
— Двенадцать.
— Как двенадцать?! Девятнадцать должно быть!
— Не двенадцать: пятерых же только нет — четырнадцать!
— Уже пять удрали! Вот черти! И куда их вести, зачем вести?! Пятеро убежало, все убегут! Братцы, переколоть их здесь!