Рязанов вскочил возбужденный и закричал истерическим голосом:
— Вы совершенно правы!!! Мы, большевики, с первой же минуты готовы к соглашению. Мы делаем всевозможные уступки, но эсеры, меньшевики, а главным образом — представители городской думы всячески тормозят работу, не давая прийти к соглашению. Вам следовало явиться не к нам, а в центральные комитеты эсеров и меньшевиков и в думу. Идите туда! Требуйте от них прекращения гражданской войны!
— Прекрасно! Мы сейчас идем и притащим их сюда! — закричали рабочие.
Речь Рязанова, которую иначе нельзя было назвать, как провокацией, всех нас сильно взволновала и озадачила.
Я разъяснил рабочим всю неосновательность заявления Рязанова и рассказал о всех пунктах наших разногласий. Рабочие выслушали меня, и один из них в сердцах крикнул:
— Черт вас разберет, кто из вас прав! Все вы не стоите того, чтобы вас земля носила! Повесить бы вас всех на одном дереве — в стране само наступило бы спокойствие… Идем, ребята! Нам тут делать нечего.
И они ушли.
30 октября.
Сбегал на 14 линию к Ремизову. Едва пропустили. Пропуск спрашивают через окошко в железных воротах. Узнали, пропустили вооруженные охотничьими ружьями дежурные домового комитета. Каждый дом — маленькая крепость. Потом из освещенной электричеством квартиры, от самовара и общества давно знакомых милых людей переходишь в ночную тьму — как жутко! Черно, черно, как чернила, и мелкий дождик идет. Редко встретится испуганный, тоже перебегающий к себе человек. Через железные ворота домов иногда долетают голоса дежурных: «У меня шестизарядный, системы…»
Какая ужасная жизнь! «Господи, умили сердца!» — молятся в церквах.
В редакции сегодня сказали, что одну женщину убили за то, что она продавала «Волю Народа», что газету отобрали и жгли на Невском.
У Ремизова старик Семенов-Тяньшанский по-старчески учительно, как новую им открытую истину говорил:
— Мы находимся во временах Кромвеля и французской 1-й революции, а они хотят ввести пролетарскую республику. Нам нужна революция во имя свободных прав личности: то, что провозглашено в манифесте 17-го октября. Социализм — это антипод свободы личности.
Просто сказать, что попали из огня в полымя, от царско-церковного кулака к социалистическому, минуя свободу личности.
И так сейчас множество ученых, философов, художников и всяких мыслящих людей сидят в крепостях своих домов и думают, думают.
Мы все одинаково не понимали в те дни, вся так называемая интеллигенция, за исключением социалистов, что такое произошло 25 октября. Но различно трактовали создавшееся положение. Ставили различные прогнозы его перспектив.
Сходясь далее в долгое время державшейся уверенности, что большевистская власть непрочна, ограничивали ее существование разными сроками. Одни — настолько короткими, что отпадал вопрос о том, успеют ли большевики осуществить свою программу. Другие допускали, что новая власть продержится долгое время и придется пережить все стадии коренного переустройства общества, причем предсказывали конечный провал предстоявших социальных реформ, почитавшихся утопистскими.
Нужны были победа большевиков в несколько лет продолжавшейся Гражданской войне и интервенции, крах противившихся течений и первые успехи социализации и восстановления обороноспособности страны, чтобы интеллигенция вся, наконец, поняла и зашагала в ногу с большевиками по путям социализма.
В описываемые дни было, однако, еще далеко до этого прозрения. Интеллигенция жила, старалась жить, «как будто ничего не случилось». Опиравшаяся на капитал, допускала убытки, потери, но твердо верила, что сокрушить капитал не под силу никакому режиму.
Бастуют банки. «Без денег, — сказал Менжинский, — мы совершенно беспомощны. Необходимо платить жалованье железнодорожникам, почтовым и телеграфным служащим… Банки закрыты; главный ключ положения — Государственный банк — тоже не работает. Банковские служащие по всей России подкуплены и прекратили работу…
Но Ленин распорядился взорвать подвалы Государственного банка динамитом, а что до частных банков, то только что издан декрет, приказывающий им открыться завтра же, или мы откроем их сами!»
Почти в 3 часа ночи, когда мы уже уходили, в вестибюль Смольного сбежал по лестнице Гольцман из Военно-революционного комитета. Лицо его сияло.
«Все прекрасно! — закричал он, сжимая мне руку. — Телеграмма с фронта! Керенский разбит! Вот взгляните…»
И он протянул мне клочок бумаги, торопливо исписанный карандашом. Видя, что мы ничего не можем разобрать, он прочел вслух:
«Село Пулково. Штаб. 2 часа 10 минут ночи.
Ночь с 30 на 31 октября войдет в историю. Попытка Керенского двинуть контрреволюционные войска на столицу революции получила решающий отпор. Керенский отступает, мы наступаем. Солдаты, матросы и рабочие Петрограда показали, что умеют и хотят с оружием в руках утвердить волю и власть демократии. Буржуазия стремилась изолировать армию революции, Керенский пытался сломить ее силой казачества. И то и другое потерпело жалкое крушение.
Великая идея господства рабочей и крестьянской демократии сплотила ряды армии и закалила ее волю. Вся страна отныне убедится, что Советская власть не преходящее явление, а несокрушимый факт господства рабочих, солдат и крестьян. Отпор Керенскому есть отпор помещикам, буржуазии, корниловцам. Отпор Керенскому есть утверждение права народа на мирную, свободную жизнь, землю, хлеб и власть. Пулковский отряд своим доблестным ударом закрепляет дело рабочей и крестьянской революции. Возврата к прошлому нет. Впереди еще борьба, препятствия и жертвы! Но путь открыт, и победа обеспечена.
Революционная Россия и Советская власть вправе гордиться своим пулковским отрядом, действующим под командой полковника Вальдена. Вечная память павшим!
Слава борцам революции, солдатам и верным народу офицерам!
Да здравствует революционная, народная, социалистическая Россия!
Именем Совета народный комиссар Л. Троцкий».
Ликвидацией Керенского был завершен октябрьский переворот. Москва еще была полем ожесточенной битвы. Враги и сторонники военного разгрома большевиков еще далеко не сложили оружия. Но сейчас в Смольном была единая и нераздельная власть республики. Ее вооруженные враги стали мятежниками — бесспорно и безусловно…
Возвращаясь домой по Знаменской площади, мы заметили необычную толпу, напиравшую на Николаевский вокзал. Здесь было несколько тысяч матросов, над которыми вздымалась щетина ружейных штыков.
Член Викжеля, стоя на ступеньке, молил:
«Товарищи, мы не можем везти вас в Москву. Мы нейтральны. Мы не перевозим никаких войск. Не можем мы везти вас в Москву, где идет ужасная гражданская война…».
Площадь кипела и гремела негодованием. Матросы начинали подвигаться вперед. Вдруг в здании вокзала широко открылась другая дверь. В ней стояло двое или трое кондукторов, кочегар или кто-то еще.
«Сюда, товарищи! — кричали они. — Мы повезем вас в Москву, во Владивосток, куда хотите! Да здравствует революция!»
ГЛАВА 4
КРАСНЫЙ ПЕТРОГРАД
Массы создавали эпоху, руководители чувствовали что их шаги сливаются с шагами истории.
31 октября.
Рано утром я пошел в Смольный. Идя от внешних ворот по длинным деревянным мосткам, я заметил, что в сером безветренном воздухе порхают первые снежинки. «Снег! — весело улыбаясь, закричал часовой, стоявший у двери. — Здорово!» Внутри длинные мрачные коридоры и холодные залы казались пустынными. Громадное здание точно вымерло. Но тут до меня донеслись какие-то странные, глухие звуки. Я оглянулся. Вдоль стен на полу спали люди. Взлохмаченные, немытые люди — рабочие и солдаты, перепачканные и забрызганные грязью, лежали в одиночку и группами, погруженные в тяжелый сон и безразличные ко всему. На многих были разорванные и окровавленные повязки. Тут же рядом валялись винтовки и патронные ленты… То была победоносная армия пролетариата.