Юнкера, наблюдая картинку печального бегства, искренне захлебывались от смеха, на который более пожилые барышни отвечали кто усовещанием, а кто карканьем беды.
«Нашли над чем смяться! — кричали одни, — вы бы посмотрели, как с нами обращались! Это не люди!..»
«Уходите вы поскорее отсюда. Вас губят нарочно. Весь город в руках Ленина.
Все части перешли на его сторону. А вам здесь готовят западню».
«Господин офицер, — принялась тормошить меня одна длинная и сухая, как палка, барышня. — Вся станция полна ими. Они через какой-то ход с Мойки, что ли, набираются. А что они делают с проводами! Многие войсковые части не знают, в чьих руках телефонная станция, а нам запрещено говорить… за каждой по солдату стоит. Военная часть просит телефон Главного Штаба, или коменданта, или Зимнего дворца, а они какой-то свой дают. Поэтому многие части не знают правды. Я сама слышала, как они смеялись, что одно военное училище убедили в том, что Ленин и его компания уже арестованы и что юнкеров можно отпустить в городской отпуск. Одна барышня передала знакомым, что у нас большевики, так ее чуть не убили!.. Уходите отсюда и юнкеров спасайте — все равно ничего не сделаете. Продали Россию!»… — рыдая, кончила барышня и побежала дальше.
Я стоял как истукан.
«Господин поручик, — подбежал ко мне портупей-юнкер Гаккель, — с вами хочет говорить один француз!» — «В чем дело? Кто хочет говорить? Какой француз? Давайте его сюда!» — ответил я.
«Господин лейтенант, — подходя ко мне и приподымая котелок, заговорил элегантный штатский на французском языке, — господин лейтенант, я секретарь второго атташе французскою посольства», — отрекомендовался он. — Я сейчас иду с Садовой по Гороховой. На Гороховой и на Мойке, у Государственного банка, много рабочих, и они сейчас идут на баррикады, которые их товарищи начали строить перед мостом через Мойку на Гороховой. Рядом лежат и пулеметы. А когда я вышел на угол Морской и увидел юнкеров и спросил, что они делают, то я понял, что вам с тыла грозит опасность. Я только хотел из чувства любви к вашему прекрасному, но больному сейчас народу предупредить вас об этом.
Будьте осторожнее, и дай вам Бог всякого благополучия!» — пожимая мои руки, протянувшиеся к нему с благодарностью, кончил он свою медленную, видя, что я с трудом вникаю в смысл, речь.
«Можно мне пройти здесь? Мне надо на Невский», — спросил он, указывая рукою вдоль Морской.
Я предупредил его, что это теперь небезопасно, так как поток барышень кончился и над Морской висело уныние пустоты.
«О, ничего! Я не боюсь. Я очень спешу, и у меня нет времени обходить!» — «В таком случае, пожалуйста, разрешите просить вас все, рассказанное вами мне, передать офицеру, находящемуся на углу Невского. И скажите, пожалуйста, ему, чтобы он доложил об этом в Зимний дворец и военному комиссару. Спасибо еще раз», — поблагодарил я его.
«О, пожалуйста! Счастлив быть полезным. Я ваше поручение выполню, господин лейтенант. Можете быть спокойным. До свиданья! Всякого успеха!» — и, приподняв котелок, он быстро засеменил по Морской к Невскому. Пройдя последнего юнкера, он опустил котелок на голову, а затем и скрылся.
«Что делать? Что делать?» — стучало в висках. Мысли путались, и голова горела. «Пропали! Бедные вы», — сквозь слезы смотря на юнкеров, думал я.
«Увести вас я не могу. Делать что-нибудь тоже не могу, потому что не знаю, что мне с вами делать, такими жалкими и бесполезными. Бедные ваши жены, дети и матери!» — и я, если бы снова не подбежал портупей-юнкер Гаккель, наверное, разрыдался бы; так была сильна спазма, сжавшая горло…
«Господин поручик, с Мариинской площади идет грузовик с рабочими. Разрешите его задержать. Я сниму шофера, сяду за руль и подведу его к воротам станции.
Загорожу дорогу броневику!» — восторженно сияя от пришедшей идеи, выпалил портупей-юнкер.
«Прекрасно! Спасибо! Скорее!»
«Стой, стрелять буду!» — наперерез грузовику бросился я и портупей-юнкер.
Юнкера тоже взяли винтовки на изготовку. Грузовик остановился.
«Слезай! Живо!» — начал дальше распоряжаться портупей-юнкер, а я снова вернулся на свое место, чтобы наблюдать за воротами станции.
Рабочие слезли без сопротивления. Шофер же начал ругаться, но портупей-юнкер ударом приклада в плечо лучше слов убедил в безнадежности его положения, и он с извинениями стал слазить со своей машины.
Менее чем через минуту машина проплыла мимо меня под тихое и внешне спокойное приветствие юнкеров. Еще несколько секунд, и огромный грузовик, выехав правыми колесами своей тележки на тротуар, почти вплотную к стенам домов, закрыл собою вход в ворота и остановился. Остановив машину, портупей-юнкер Гаккель спокойно сошел с нее и, что-то покрутив в коробке скоростей, со скромностью, достойной скорее институтки, чем боевого солдата, направился ко мне.
«Господин поручик! Ваше приказание исполнено!» — мягко и легко останавливаясь передо мною, бодро и весело доложил портупей-юнкер Гаккель.
«Сердечное спасибо, славный и чуткий друг!» — растроганно поблагодарил я его.
«Рад стараться, господин поручик! Господин поручик, разрешите и эту машину туда же», — снова попросил портупей-юнкер.
«Где? Какую?» — озадаченно спросил я.
«А вот вторая идет. Черти, флаг красного креста нацепили, а сами, наверное, оружие перевозят».
«А черт с ним, с флагом. Арестуйте и эту машину, и туда же!» — в восторге от набежавшей мысли, что начинает везти, отдал я приказ.
Так же чисто и быстро была поставлена рядом с первой, но перпендикулярно к ней, и вторая машина.
Эта комбинация с машинами дала мне возможность произвести некоторую необходимую перегруппировку моих малочисленных сил.
А когда я кончал производить ее, ко мне явился юнкер связи из Зимнего дворца с сообщением от капитана Галиевскаго. Сообщение было радостное, и я им поделился с юнкерами.
Капитан Галиевский выслал нам подкрепление, которое, по получении пулемета и пироксилина, уже скоро явится сюда. «Теперь и взорвать станцию будет много легче», — показывая на машины, говорил я юнкерам.
«Затем во дворце получены сведения, что в город вошли казачьи части генерала Краснова. Первые эшелоны уже заняли, кроме Царскосельского вокзала, еще и Николаевский вокзал», — докладывал юнкер связи, мой любимец, юнкер 2-й роты И. Гольдман.
«А сейчас, когда я проходил через Невский на улицу Гоголя, — я слышал стрельбу по направлению Казанского собора — очевидно, это с Николаевского вокзала ведут наступление казаки», — с довольным видом докладывал свои соображения юнкер в ответ на мою справку, что за стрельба доносится со стороны Невского.
«Ага, теперь понятно, почему так долго не показывается милейший прапорщик. Ну-ну, посмотрим, что будет!» — работала мысль.
«А что, не видали вы военного комиссара, поручика Станкевича?» — «Никак нет, господин поручик!» — «А как же вы прошли? Ведь он должен быть на углу Морской и Невского!» — «По маршруту, данному капитаном Галиевским: Александровский сад, улице Гоголя и Кирпичному переулку», — отвечал юнкер связи, на мгновение озадачивая меня сообразительностью хитрого капитана.
«Так, так, капитан что-то чует, что дает кружный путь. Эх ты, Господи, что-то будет дальше?» — «А что, Начальника Школы не видали?» — снова поинтересовался я.
«Никак нет. Его страшно рвут. То зовут на заседание правительства, то в Главный Штаб».
«Броневик идет со стороны Мариинской площади!» — раздался доклад с места.
«Новое дело!» — ударила по мозгам мысль, и снова стало тепло под левым соском.
«Внимание! Приготовься!» — крикнул я юнкерам.
На этот раз машина шла быстро. В глазки двойной башенки смотрели дула пулеметов. Пройдя мимо нас, машина замедлила ход. Дула пулеметов задвигались.
«Ну, теперь каюк», — струсил было я, но машина, продолжая двигаться, молчала. Доползя до наших заграждений, машина остановилась.
Вслед за тем со стороны Невского подошла вторая машина. Из этой последней машины выскочило трое человек и, обойдя наши заграждения, подошли к первой.
Переговорили. Двое направились в ворота станции. Дверь в воротах открылась, и эти двое вошли в нее.