Социалистические оппоненты нового правительства были стеснены в критике. В то время как эсеры утверждали, что большевики украли их земельную программу, меньшевики отказывали большевикам в звании законных наследников российской социал-демократии. В эти первые дни они предпочитали избегать открытого конфликта с большевистскими лидерами, надеясь на то, что результаты новой политики приведут к разочарованию рабочих. В то же время меньшевики, как и до Октября, продолжали утверждать, что вероятным результатом любого захвата власти большевиками станет гражданская война. Статьи меньшевистских идеологов, написанные сразу после октябрьских событий, говорили о том, что выжидательная позиция может оказаться не лучшим вариантом для России. «Заговор большевиков, – писала «Рабочая газета», – если он не будет в кратчайший срок ликвидирован средствами самого рабочего класса, грозит ввергнуть страну в ужас гражданской войны, равной которой по жестокости и кровопролитию не знала, быть может, первая»[113]. В итоге меньшевики и другие оппоненты утверждали, что сам переворот был не чем иным, как гражданской войной[114].
Предстоящее Учредительное собрание, наконец-то назначенное на 5 января 1918 года после неоднократных переносов, казалось бы, должно было стать идеальной сценой для противостояния легитимности большевистской власти. Видные либералы осудили саму идею Учредительного собрания как легитимной площадки в послеоктябрьской России. Либеральный историк и член Центрального комитета партии кадетов Петр Струве утверждал, что созыв Учредительного собрания был навязан угрозами «опьяневших “революционеров” и обезумевших солдат» [Струве 1917: 58]. Однако социалисты не хотели использовать Собрание как возможность публично делегитимизировать большевиков, несмотря на то что на выборах в него эсеры набрали на шесть миллионов голосов больше, а лидеры меньшевиков, хоть и получили лишь малую часть голосов, были отлично подготовлены к яростным открытым дебатам [Radkey 1990:18]. Как отметил Леопольд Хеймсон, лидер эсеров Чернов взял на Собрании примирительный тон, и только Церетели, больше не являвшийся лидером меньшевиков, открыто критиковал законность претензий большевиков на революционную власть [Haimson 1980: 462–483]. Возможно, они не хотели публично присоединяться к несоциалистам в критике большевистского режима. Более того, народная поддержка Учредительного собрания выглядела в лучшем случае неубедительной: ни расстрел демонстрантов на улицах, ведущих к Таврическому дворцу 5 января, ни даже принудительный разгон Учредительного собрания большевиками днем позже не вызвали массовых протестов ни со стороны рабочих, ни со стороны крестьян[115]. Таким образом, Учредительное собрание так и не стало cause celebre[116] для оппозиционеров; после разгона большинство из них довольно быстро отказались от идеи такого собрания [Radkey 1963: 448–450][117].
Спор о значении произошедшего в октябре не ограничивался междоусобными распрями среди небольших групп политических активистов. Он влиял на слова и действия более широкого круга людей, многие из которых выражали свою поддержку или протест в эстетических терминах. Стиль дневниковой записи Зинаиды Гиппиус от 6 ноября выдает глубокое беспокойство по поводу сложившейся ситуации и того, что было поставлено на карту:
Очень странно то, что я сейчас скажу. Но… мне скучно писать. Да, среди красного тумана, среди этих омерзительных и небывалых ужасов, на дне этого бессмыслия – скука. Вихрь событий и – неподвижность. Все рушится, летит к черту и – нет жизни. Нет того, что делает жизнь: элемента борьбы. В человеческой жизни всегда присутствует элемент волевой борьбы; его сейчас почти нет. Его так мало в центре событий, что они точно сами делаются, хотя и посредством людей. И пахнут мертвечиной [Гиппиус 2003: 333–334].
113
Рабочая газета. 1917. 2 нояб. См. также номера от 20, 25 и 26 октября.
В 1908 году Ленин писал о Парижской коммуне, в которой он высоко оценил провозглашение Коммуны и начало гражданской войны, посредством которых пролетариат «провел… демократизацию общественного строя… отменил бюрократию» [Ленин 1967–1975, 16: 452]
115
См. [Яров 1999а: 170; Яров 19996: 20; Яров 1999в: 19]. К 1921 году словосочетание «Учредительное собрание» практически исчезло из политического лексикона рабочих [Яров 1999а: 114].
117
Даже недолговечный Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), созданный в Самаре эсерами в июне 1918 года, пользовался большей, хотя все еще незначительной, поддержкой населения. См. об этом [Raleigh 2002: 47–48].