Местные похороны в Выборгском районе Петрограда 19 ноября проходили примерно по тому же сценарию[168]. Специально назначенная Комиссия по похоронам Выборгского района наметила маршрут шествия в честь 14 павших красногвардейцев, родом в основном из этого района города. Ответственные за несение гробов должны были собраться в 9 утра в детской больнице Выборгского района, чтобы начать шествие, включавшее представителей областного Совета, а также различных политических организаций и Красной гвардии, военных частей с музыкой и сотрудников различных заводов района. Каждый ряд шествующих состоял из шести человек, а на каждые 100 человек назначался распорядитель, которого можно было узнать по красной ленте, повязанной через плечо. «Правда» описывала похоронную процессию как образец групповой солидарности и общих эмоций: «братская могила на холме, а мимо идет процессия, заводы за заводами, мужчины, женщины, подростки, со знаменами, с пением похоронного марша и вечной памяти»; «Поражает стройность процессии и ее грандиозность»[169].
Эти похороны описывались с использованием почти религиозной риторики, противопоставляющей веру и свет нерешительности и мраку:
Сегодня мы хороним тех, кто смело, с горячей верой в правое дело, вышли на бой с врагами международного братства <…> Сегодня день славных бойцов, непримиримых и светлых, святой ненавистью возненавидевших все половинчатое, трусливо-колеблющееся, все угнетающее мрачное. Сегодня, как от пасхальной свечи, от пламени этих душ, мы затеплим в наших сердцах новые огни стремлений к пролетарским идеалам, с ярким, еще небывалым восторгом сплотимся у красных знамен Мирового Евангелия – Социализма[170].
«Небо слезы осенние над могилами льет, – говорилось в одном стихотворении. – Вашу доблесть отважную закрепим мы борьбой»[171]. Эти новые «красные похороны», по мнению «Известий», принципиально отличались от похорон послефевральских дней подлинностью чувств, которые они вызывали. «Сегодня, – писала газета о шествии 17 декабря, – не было никаких лицемерных слез, вздохов и причитаний, с которыми в марте шли Родзянки, Милюковы и Гучковы к могилам павших борцов»[172].
Оппозиционная пресса, напротив, не видела в этих похоронах коллективного и гармоничного действа, способного вдохновить присутствующих на поэтический полет воображения или революционный трепет, и подчеркивала пустоту этих церемоний. На них не присутствовало ни одного священника, писала газета «Дело народа», хотя «Газета для всех» отмечала, что «у Иверской часовни тысячи свечей теплятся возженные руками верующих»[173]. Один из обозревателей поместил захоронения у Кремлевской стены в контекст древних сражений на Руси, подчеркнув вековые традиции оплакивания павших, но отметив, что на этот раз «не враг убил в чистом поле сыновей российских, [а они] погубили друг друга»[174]. Умеренная социалистическая и несоциалистическая пресса попытались также сделать из жертв государственного переворота мучеников. Торжественное захоронение десяти юнкеров на Смоленском кладбище в Петрограде в начале ноября было оплачено Петроградской городской думой, но у нее не было ни организационных, ни финансовых ресурсов, достаточных, чтобы сравниться с грандиозными красными похоронами в Москве.