Небольшевистская пресса, описывая новые похороны, рассказывала свою собственную историю – историю о нелегитимности нового режима. В противопоставление сообщениям большевистской прессы об эффективной организации и большом эмоциональном воздействии, оппозиционная пресса создавала впечатление похорон, спонтанно организованных разрозненными группами, чаще всего расплывчато определенными словосочетанием «социалистическое студенчество». Вразрез с декларировавшейся идеологией, присутствие на похоронах представителей офицерского корпуса, городского самоуправления, Комитета спасения Родины и революции, а также отправление церковных обрядов и служение литургии создавали иную картину легитимных центров власти в стране[175]. Запланированные похороны около 40 юнкеров и студентов в Москве несколько раз откладывались «со стороны “товарищей”-большевиков», – писала «Газета для всех». Наконец 13 ноября похороны разрешили. Газета описала сцену, напоминающую картины Ильи Репина или Василия Перова с изображением религиозных процессий XIX века. В 10 часов утра шествующие вышли от Московского университета с белыми катафалками, на которых были установлены 33 открытых и 4 закрытых гроба. Гробы были простые, деревянные, без украшений и без венков (деньги, собранные на венки, впоследствии пойдут на учреждение стипендий в вузах). В пути на Братское кладбище в село Всехсвятское под дождем их сопровождала толпа людей (а отнюдь не стройные ряды, описанные в большевистских изданиях), среди которых были студенты, солдаты, офицеры и «много простых людей». Дорога к кладбищу заполнилась «массой народа»; священники отслужили литургию, студенты пели «Вечную память» и «Святый Боже», медленно продвигаясь к церкви Большого Вознесения у Никитских ворот. Вдоль маршрута, пока процессия двигалась от университета к церкви, люди наблюдали, как «все крестятся, на глазах слезы». У церкви процессию уже ждала тысяча человек – больше, чем та могла вместить. «Выглянуло солнышко», – отмечалось далее в статье. Погребение на кладбище сопровождалось выступлениями ораторов: «речь за речью, одна сильнее другой… В это время стояла мертвая тишина»[176].
Очевидно, что такие похороны обращались к гораздо более традиционным образам смерти, чем представленные организаторами «красных похорон». Траурные церемонии в первые недели нового режима представляли собой резко контрастирующие картины социальных структур и политических ожиданий старого и нового режимов. Эти очень разные церемонии предлагали на выбор две группы мучеников, две группы скорбящих и два взаимоисключающих представления о том, что произошло в октябре 1917 года. Несмотря на культурную и религиозную мощь, воплощенную в похоронах юнкеров и студентов, ограниченная политическая и финансовая власть их организаторов сулила подобным мероприятиям недолгое существование. Грандиозные масштабы и детальная организация «красных похорон» свидетельствовали о ресурсах, имевшихся в распоряжении нового большевистского правительства. Более того, стройные ряды марширующих, присутствующие, облаченные в военную форму, военные оркестры, внушительные красно-черные плакаты и огромные знамена, а также речи об отмщении, сопровождавшие ранее государственные похороны высокопоставленных чиновников, – все это довольно прямо указывало на властный дискурс[177]. Луиза Брайант, американская социалистка и журналистка, преданная делу Октябрьской революции, писала о том, что была глубоко тронута пением во время массовых похорон на Красной площади в начале ноября. Это пение «поднималось и нарастало, богатое и звонкое в разреженном зимнем воздухе, как большой орган в каком-нибудь прекрасном старом соборе»; в то же время Брайант размышляла о том, как такое зрелище заставляло врагов прятаться «за задернутыми занавесками» [Bryant 1918: 191, 188–189][178]. Авторы официальных отчетов о похоронах иногда отмечали отсутствие на них «посторонней публики», одновременно описывая сцену так, как та могла ее видеть, и, возможно, внушая читателям необходимость проявления вовлеченности на таких мероприятиях[179].
176
Газета для всех. 1917. 14 нояб.; Газета для всех. 1917. 12 нояб.; Утро России. 1917. 14 нояб.
177
Цитата относится к похоронам большевиков В. Володарского (М. М. Гольдштейна) и М. С. Урицкого, убитых в Петрограде летом 1918 года. [Мерридейл 2019]. Ср. некролог В. К. Слуцкой, давнего члена РСДРП, написанный как монотонный перечень несчастий, навлеченных царями, и увенчанный смертью «от предательской руки этого авантюриста [Керенского]» (а на самом деле от снаряда, выпущенного с бронепоезда Керенского) (Известия. 1917. 2 нояб.).
178
Иностранные наблюдатели часто не замечали организованности «красных похорон» (или намеренно избегали писать об обратном): «она [похоронная процессия] возникла сама по себе, стихийно и неотвратимо. Потребность влиться в нее и объединиться исходила из сердца народа…» [Вильямс 1960: 262].