Многие политические радикалы в России начала XX века считали планы Ленина по созданию партии нового типа контрпродуктивным и неинтуитивным сценарием революции. Все они остро осознавали зачастую непреодолимые трудности организации своих недавно созданных партий и управления ими, а также слабую узнаваемость этих объединений среди значительной части населения. Регулярные и порой жестокие полицейские репрессии, особенно после массовых выступлений 1905 года, заставили лидеров многих радикальных партий думать о своих организациях не столько с точки зрения политической власти, сколько с точки зрения выживания[30]. Более того, многие из них были вынуждены надолго уехать в эмиграцию, где вступили в затяжную борьбу за право руководить и определять характер РСДРП – борьбу, которая наверняка казалась бессмысленной для многих рядовых членов, пытавшихся не попасть в поле зрения Охранного отделения[31]. Зачастую лишенные контроля со стороны своих лидеров, оказавшихся в эмигрантских центрах Западной Европы, фрагментарные и малочисленные организации внутри России были вынуждены полагаться на собственные ресурсы и местные обстоятельства. Сотрудничество между различными радикальными фракциями и партиями на локальном уровне, продолжавшееся на протяжении значительной части 1917 года и сопровождавшееся частой сменой сторон, говорит о том, что идеологические, политические и культурные линии, разделяющие, в частности, большевиков и меньшевиков, не были четко определены в сознании членов партии и широких слоев населения[32]. В 1917 году, после Февральской революции, возник новый энергичный язык революционной политики, который пополнил арсенал политического оружия изменчивым и, казалось бы, произвольным использованием социальных ярлыков [Haimson 1988: особенно 8-14][33]. Слова «буржуй», «класс», «рабочие», «пролетариат», «классовое сознание», «революционер» и «большевик», безусловно, звучали странно для многих ушей в это время[34]. Это привело к сумятице среди части населения: люди просто не понимали, какие варианты доступны для них в политике, что и отразилось в выборах в Учредительное собрание, состоявшихся в конце 1917 года [Radkey 1990: 74].
Создание нарратива Октябрьской революции
Октябрьская революция унаследовала свою повествовательную силу от обновленной идеи революции, которая позволила Октябрю занять свое место в, казалось бы, несокрушимой революционной традиции. Но этот сценарий помог большевикам лишь до определенной степени. Более того, русские революционеры, в частности Ленин, добавили элементы, которые противоречили классической истории революций. Тем не менее для Ленина и большевиков это была, несомненно, революция рабочего класса и даже окончательная реализация революционного потенциала долгого XIX века. Позже Советская Россия была создана как высшее воплощение такой революции, и ее институты были организованы соответствующим образом [Kotkin 1991:618–619]. Однако помимо этого абстрактного плана рассказчики Октября не имели четкого представления о структуре своего собственного революционного повествования, его основных действующих лицах и даже характере аудитории. Более того, рассказывая историю Октября, они столкнулись с необходимостью прояснить неоднозначные аспекты, которыми сами же дополнили революционную традицию: роль партии в организации революции, отношения между партией и людьми, от имени которых она выступала, отсутствие определенных политических симпатий у значительной части населения. Все эти темы, конечно, упирались в фундаментальный вопрос о легитимности Октября как «подлинной» революции.
30
В эмиграции в Вене после событий 1905 года Лев Троцкий издавал нелегальную газету «Правда», пытаясь придать чувство сплоченности разрозненным партийным организациям внутри России [Corney 1985: 248–268].
31
Претензии на руководство РСДРП принимали различные формы на протяжении многих лет: попытки меньшевиков скоординировать разнонаправленные течения партии на «объединительном» съезде в Стокгольме 1906 года, на пленуме ЦК партии в Париже в 1910 году и накануне Первой мировой войны в Брюсселе; попытки Ленина выступить от имени всей партии на «общепартийной» Пражской конференции в 1912 и 1914 годах; организованная Троцким попытка противопоставить Пражской конференции «подлинную» внефракционную конференцию РСДРП в Вене (см. соответственно [Elwood 1974: 92-104, 134–140; Elwood 1980: 32–49; Elwood 1974: 146–157; Elwood 1979: 343–363; Elwood 1982]).
32
См. [Ascher 1972: 382; Haimson 1987: 312–313; Тумаринсон 1995; Liebich 1997: 60]. В исследовании нескольких местных организаций РСДРП до 1907 года утверждается, что партийные приверженности местных большевиков, меньшевиков и эсеров в гораздо меньшей степени зависели от фракционных различий, чем от региональных, поколенческих и культурных влияний [Lane 1969].
33
Присвоение россиянами из низших классов этого языка революционной политики рассматривается в документах, собранных в [Steinberg 2001]. О появлении нового государственного языка в советскую эпоху см. [Gorham 2003].
34
См. [Kotkin 1991: 618]. Крестьяне путали «большевиков» с «большаками» (старшими в семье) и «большими» (людьми), а «революцию» называли «ревуцией», «леволюцией» и «леворуцией» [Figes, Kolonitskii 1999: 131–137] (ср. растерянность московского текстильщика: «Кто это большевик? Большой человек?» – цит. по: [Koenker 1981: 187]). О значениях термина «буржуй» в 1917 годуем. [Kolonitskii 1994:183–196]; о термине «обыватель» см. [Архипов 1994: 49–58].