А то еще меньшевики прибегали:
«Нам, говорят, дискуссии разводить нужно». Разводите, отвечаю, — театр всё равно не убирается, разруха. Раньше у нас цирк был, порядок был, а теперь — Временное правительство.
— Значит, собрания железнодорожников не было и не предвидится? — нетерпеливо перебил Тимош.
— Нет, чернобровый, ничего такого не знаю. Насчет бандитов собирались. Это было. А другого не было.
— Насчет каких бандитов?
— Да каких — обыкновенных. Я ж говорю, — кругом разруха, светопреставление, заводы стоят, все учреждения бездействуют, и только они, проклятые, по-довоенному работают. Как при царском режиме!
— Когда ж совещание было?
— Да вот только перед тобой разошлись. Дружинники, которые с повязками, студенты с пистолетами, один даже в офицерской шинели. Да ты ступай на бульвар, они там каждый день занятия проводят.
Поблагодарив добрую женщину, Тимош поспешил на бульвар. Еще издали заслышал щелканье затворов, отрывистую команду, топот сапог. Разбившись на группы, люди изучали оружие, пользуясь указаниями инструктора, а то и просто по собственной смекалке и догадкам. Другие приучались к перебежкам, третьи маршировали по два-три человека. Уже смеркалось, но вольная военная академия и не думала прекращать занятий. Молодой офицер, по виду прапорщик из новеньких, отрабатывал построения. У садовой скамьи, на которой, бывало, вздыхали влюбленные гимназисты, стоял пулемет, четверо ребят еще копошились вокруг него, но сумерки вынудили прекратить учебу.
Тимош переходил от одной группы к другой — ни Павла, ни его товарищей нигде не было видно Он собирался уже покинуть бульвар, как вдруг маленькая упрямая фигура у пулемета привлекла его внимание — руки настойчиво тянутся к оружию, голова сердито втянута в плечи — Коваль!
Тимош направился к садовой скамейке, так и есть — Коваль.
— Ты почему домой не поехал?
— Я только в город добрался, — приветствовал друга Антон, — четыре часа поезда ждали. Я пешком шел, со мной еще человек пять рабочих с паровозного. Добрались до Ольшанки, а там — пути разворочены, вагонов понабито, паровоз вверх колесами, точно его ногой кто подкинул. Страх. Ну, мы, конечно, взялись помогать путь расчищать. Насилу к вечеру — в город. У нас сейчас у каждого квартира в городу, на поезда не надеемся.
— Послушай, а переночевать у тебя можно? — торопливо спросил Тимош.
— А ты что, квартиру потерял?
— Не то, чтобы потерял, а так… Хочу на собрание железнодорожников пойти, неохота своих среди ночи тревожить.
— Да ведь завтра собрание.
— Всё равно, я домой не пойду…
— Ну, чего ж, на полу места хватит.
Тимош поблагодарил товарища и только тут подумал, что встреча была не случайной и что Коваль, очевидно, занимается в отряде, а не просто мимоходом завернул на бульвар.
Оклик командира подтвердил его догадку:
— Коваль — свободен! Завтра в шесть.
Коваль подскочил к командиру и, подтвердив, что слышал приказание, вернулся к товарищу.
— Ты почему ничего не сказал про отряд? — спросил Тимош.
— Да тебя ж на заводе не было. Кудь и тебя хотел направить.
— Верно, был разговор.
— И со мной он долго говорил.
— Про Растяжного?
— И про Растяжного, и вообще. Как жизнь понимаю. Про революцию.
Тимоша вдруг словно осенило:
— Это твое заявление лежало на столе?
— Может, и мое.
— Подал, значит?
— Подал.
— А просил, чтобы никому не говорил!
— Так я ж думал, что ящик с винтовками загубили. А мы лишний привезли.
Коваль произнес это с такой деловитостью, что Тимош с трудом сдержал улыбку.
— Хитрый ты парень, Коваль, — Тимош о чем-то задумался, — ну, ладно, посмотрим. А теперь вот что: мне Павла надо повидать. Для того и пришел сюда.
— Товарищ Павел в Ольшанке. Комитет направил, — и доверительно, как причастному человеку, прибавил, — он ольшанского хочет разыскать, который с нами в вагоне ехал.
— Тогда и я за Павлом в Ольшанку!
— И не думай! Всё дело испортишь.
— Пожалуй. Но мне Павла видеть нужно.
— Товарищ Павел до завтра не вернется. Весь отряд помощнику поручил.
— Хорошо. Как же тебя найду? Мне еще к одним людям заглянуть нужно, — вспомнил Тимош про Никольскую.
— Да и мне нужно, — уставился в землю Коваль. Тимош хорошо знал эту привычку Коваля и терпеливо ждал, пока товарищ соберется с мыслями.
— Может, вместе пойдем, Тимош? — поднял, наконец, он голову. — Пойдем, Тимошка, вдвоем верней, — попросил он товарища, — в вагоне вместе отбивались и теперь давай.
— О чем ты, не пойму?
— К Растяжному хочу зайти. Надо проверить…
— Опять за свое.
— Если бы ты видел, Тимош, вагоны разбитые…
— При чем тут Растяжной?
— Успокоиться не могу, Тимошка. Вот занятия проводили — на пулемет смотрю, а ребятишек пораненных вижу.
— Хорошо, Антон. Хоть и не очень-то верю в твои кожухи.
— Должен найтись ему хозяин, — упрямо повторял Коваль.
— Ладно. Только давай по старому правилу: утро вечера мудренее. Завтра — воскресенье, давай завтра, при солнышке.
22
Тимош распрощался с другом и отправился на Никольскую. Он уверял себя, что идет повидаться с Иваном, рассказать о ссоре с Тарасом Игнатовичем, посоветоваться, как быть дальше, но что-то тянуло его на Никольскую, должно быть, новое, непривычное. Манило глянуть на Левчука, как манит поглазеть на заморскую птицу.
«Что он за человек? Как живут на Никольской?» И по-прежнему в голове Тимоша переплеталось важное и незначительное, большие события и повседневные мелочи; то вспомнит о размолвке с Ткачом, то представится вдруг господин на грузовике, разбрасывающий воззвания Временного правительства.
На Никольскую добрался он в десятом часу, без труда отыскал указанный Агнесой подъезд с каменными мужиками по бокам и тут выяснилось, что забыл на каком этаже помещается квартира. На третьем этаже дверь была распахнута настежь. Тимош хотел было позвонить, но появившаяся в дверях девушка удивленно взглянула на него:
— Сюда входят без доклада.
Тимош собирался войти без доклада — навстречу двинулся парень с книжками, за ним девушка в шинели, потом молодой человек в студенческой тужурке. Уступая им дорогу, Тимош отошел в сторону. Столпившись на лестничной площадке, ребята продолжали разговор, не обращая внимания на Тимоша:
— Пока что я вижу обычную форму общежития, не больше, — говорил студент.
— По крайности, койки есть и кипяток, — возразила девушка в шинели. Тимош сразу узнал рассыльную, приходившую к Агнесе из Совета.
— А меня, товарищи, не удовлетворяет эта форма общежития, я ожидал гораздо большего, — продолжал студент, — надо искать новое, шире, смелей действовать.
— У нас имеется общая библиотека, товарищ, — воскликнула девушка в шинели, — а насчет нового, смелого — надо своего добиваться: союза рабочей молодежи.
В дверях показались еще два студента; и они всей гурьбой, переговариваясь и перекликаясь, стали сбегать по лестнице.
Тимош переступил порог, нисколько уже не сомневаясь, что попал по указанному адресу.
В прихожей стояла круглая вешалка с деревянными кулачками для шляп и обручами для тростей. На одном из кулачков висела солдатская баклажка, на другом — берданка. Поддерживаемые обручиками, стояли древки знамен. В первой комнате, кроме круглого стола, ничего не было. В комнате направо виднелись наспех заправленные койки, и Тимош не стал в нее заходить. В комнате налево громоздились шкафы и полки, доверху заполненные книгами и подшивками газет. Тут было накурено, на длинном столе лежали тетрадки, исписанные и перечеркнутые страницы. В углу на маленьком столике стоял большой самовар и стаканы. Из соседней комнаты доносился негромкий разговор:
— Флот есть флот, — чеканил знакомый голос. — Вас помнят. Девятьсот пятый год…
Тимош постучал.
— Да. Входите, — раздалось за дверью и разговор снова возобновился, как будто никто и не прерывал его.