— Вы, пожалуйста, проверьте меня, я ведь и читать и писать умею, — попросил я директора школы.
Проверку устроили тут же. Благо, случай для нашего аула был не исключительный. Ведь теперь, когда с созданием колхоза многие семьи облегченно вздохнули, избавившись от вечного недостатка и поиска средств на покупку хлеба и одежды, почти все родители стали отправлять своих детей в школу. Но нередко, прежде чем определить, с какого же класса может начать штурм наук тот или иной «новобранец», учителя устраивали ему приемный экзамен. Без сложностей не обходилось. Нередко десятилетнего мальчишку приходилось сажать в лучшем случае во второй класс. Я оказался подготовленнее. Меня, соответствовавшего по возрасту четвертому классу, в четвертый и отправили. Рад я был безмерно, хотя шел уже конец учебного года и три четверти были пропущены безвозвратно. Каждое утро, задолго до звонка, приходил в школу, садился за один из сделанных колхозными плотниками самодельных столов, важно называвшихся нами партами, раскладывал свои нехитрые ученические принадлежности. Учебников было один-два на весь класс. Тетрадей у каждого ученика одна-две на все предметы. Но разве это могло погасить огонек, страсть, душевный подъем, с которым вгрызались мы в школьные предметы! Я стремился всеми силами догнать своих одноклассников. Итоговые годовые оценки показали, что сделать это удалось.
Учился с желанием и, потому, наверное, хорошо. Сегодня, оглядываясь на свои прошлые годы с высоты прожитых шестидесяти с лишним лет, объясняю эти успехи не одним лишь личным усердием. Мне уже тогда достались хорошие учителя, понимавшие, что главное в учебе — пробудить и развить в ученике познавательную активность, умевшие правильно организовать урок и потому не допускавшие перегрузок, что было особенно опасно для нас, подростков, которые не смогли, когда следовало, сесть за парту.
Математика, естествознание, география — вот были мои любимые предметы. Но увлекался я и литературой, и историей, языками и астрономией. Это была похвальная для подростка всеядность. Она все полнее открывала мне мир, духовно обогащала. Я рано и, скорее, подсознательно ощутил диалектическую сущность ученичества: интерес к конкретной цели (медицина!) и необъятность мира знаний. Поэтому я всегда торопил время, стремился уплотнить, сократить сроки в учебе.
С той же жадностью брался и за внеклассную работу. Сначала выпускал школьную газету, а когда в музыкальном кружке обнаружилось, что у меня неплохой слух и я играю на струнных инструментах, руководитель кружка зачислил меня на «первые роли» в школьный оркестр, которым спустя год я стал даже дирижировать, разучивая со своими «оркестрантами» то «Коробейников», то «Светит месяц». Родители подарили мне скрипку. С этим бесценным для меня инструментом-реликвией не расстаюсь по сей день. «Руководитель струнного оркестра», — так с гордостью записал я в графе «общественная работа», когда заполнял в пятом классе анкету для подающих заявления в комсомол.
Учеба шла своим чередом, и к 15 годам я закончил неполную среднюю школу. В свидетельстве стояли только отличные оценки. Решимость стать медиком не оставляла ни на день. Но теперь я понимал, что должен выучиться не просто на фельдшера, а обязательно на врача, получить высшее медицинское образование. К тому времени я уже прочитал немало популярной литературы. Я знал теперь, кто такие Пирогов, Павлов, Сеченов, Мечников, Паскаль. Исключительное впечатление произвела на меня вычитанная из какой-то старинной книги клятва Гиппократа, повлиявшая на мое духовное становление как ничто другое.
Тем временем наступила середина тридцатых годов. Вслед за первой пятилеткой советская страна столь же успешно и к тому же досрочно завершила вторую пятилетку. Результаты этих замечательных достижений мы чувствовали на себе. В Кусарах построили первые дома с электричеством и радио. На колхозном машинном дворе появились трактора и грузовик-пятитонка.