После завтрака Пьянков прошел по заводу, на котором не был уже более года. Он сразу заметил перемены. Неуютно было на заводе. Мастеров не видно: они сидят по своим конторкам. Главный инженер поздоровался с Пьянковым вяло, а докладывать и не стал.
А рабочие держались как-то слишком уж бодро и независимо. На приветствие хозяина лишь слегка кивали и глядели на него, как ему показалось, с усмешкой. Он быстро закончил обход и поскорее ушел с завода.
Октябрьская революция в корне изменила не только политическое положение рабочих, но и их положение на производстве. В течение нескольких дней они из подневольных рабов превратились в хозяев.
Рабочие радовались свалившейся на них неограниченной свободе, но становились в тупик перед неограниченной властью, которую предоставила им Октябрьская революция — не знали, как ее осуществить. Они пока лишь осторожно нащупывали, как и куда нужно было шагнуть.
Здесь, на заводе Пьянкова, они внимательно присматривались к людям, которых выдвигали в рабочий комитет завода. Председателем рабочего комитета выбрали пожилого у же машиниста Михаила Григорьевича Баженова, напутствуя его:
— Ты, Михайло Григорьевич, просматривай дорожку-то, по которой нам шагать. И глаз у тебя острый... Мы надеемся на тебя...
Заместителем ему выбрали старика стеклодува, Кузьму Захаровича Кудесина, постоянно представлявшего интересы рабочих перед администрацией. Не любил его управляющий, да дорожил им, как лучшим стеклодувом. В комитете был ещё чернорабочий Игнат Ломов, трудолюбивый, но непокорный, обладающий огромной силой. Его тоже не любил управляющий, но за силу и умение дорожил им. Женщины единодушно выдвинули в комитет сортировщицу, молодую вдову-солдатку, смекалистую в тонкой работе сортировки и острую на язык с администрацией. Выбрали также цехового счетовода, человека справедливого и честного.
Комитет всем составом посетил Совет рабочего контроля. Вместе с Баженовым и его товарищами мы составили план их дальнейшей деятельности. Они попросили прислать им человека с опытом контрольной работы. Президиум контрольного Совета решил послать им на помощь заместителя председателя комиссии рабочего контроля Временных мастерских Федора Кузьмича.
После работы Кузьмич зашел ко мне.
— Здравствуй, милок, зачем звал?
— Здравствуй, Кузьмич, дельце к тебе есть. Решили мы командировать тебя ненадолго на завод Пьянкова. Надо помочь заводскому комитету установить рабочий контроль. Как ты думаешь?
— Получается вот все время так: «Как ты, Кузьмич, думаешь?» Как не думай, а делать приходится... Что же, надо, так надо. Мандат мне какой, что ли?
— Ты, Кузьмич, помогай им так, как будто тебя там и нет... А будет нужда, покажи им свой мандат члена Совета.
Так поехал Федор Кузьмич на завод Пьянкова учреждать диктатуру рабочих.
Вечером Славин докладывал Пьянкову:
— Если мы, Илья Трофимович, не примем решительных мер и не подтянем рабочих...
— Мне кажется, это дело управляющего — подтягивать рабочих, — перебил Пьянков управляющего.
— Да. Но требуются меры, которые выходят за пределы моей власти.
— Что вы имеете в виду?
— Нужны карательные меры, Илья Трофимович, а этим ведает, как вы знаете, иная власть...
— Нет «иной» власти... Ну что там еще?
— Поторопились мы уступить рабочим. Заказы по срокам рассчитаны на 10-часовой рабочий день, а работаем 8 часов.
— Ну, это не мы с вами поторопились, а революция... Она не спросила нас, готовы ли мы к этому.
— Еще одна, новая неприятность. Заводской комитет учреждает на заводе рабочий контроль. Что это за контроль, и в чем он будет выражаться, я еще не установил.
— Надо установить.
Когда Славин ушел, Пьянков долго ходил по кабинету. Лицо его помрачнело.
Он остановился у окна и долго смотрел на завод. Почерневшие корпуса были полны жизни, высокие трубы дымились, у будки стоял вооруженный стражник. Рождалось у Пьянкова какое-то тревожное двойственное чувство. Вот он — собственник завода, хозяин, владыка теряет почву под ногами, а заводу это безразлично, он продолжает жить независимо от душевных тревог его, владыки, независимо от его воли.
Обедал Пьянков без охоты, встал из-за стола с расстроенными мыслями и ушел в кабинет.
У подъезда послышался шум. Бубнящий голос сторожа Бадяги доносился до Пьянкова.
— Куда прете? Спит сам-то!
— А ты, докука, не верещи, пропускай. Проснется небось...
— Тьфу, окаянные... Вваливайтесь, мне-то что.
— Давно бы так, а то вроде как пес....
Даша встретила вошедших в передней.