— Не махай ради бога своими пещерными руками: либо меня, либо свою соседку искалечишь!
Наковальнин критически, но беззлобно оглядел приятеля.
— Эх, голова! Ты же ведь ни черта не понимаешь в искусстве!
— Что не пойму, мне объяснит Северьянов.
— И Северьянов твой в музыкально-вокальном искусстве ни черта не смыслит.
— Ну, это ты брось! — вскипел сразу Ковригин. — Ты головой понимаешь, а Степан сердцем. Ты чувства превращаешь в понятия…
Ковригин отмахнулся:
— Пошел ты… — Он хотел сказать: «Ко всем чертям!», но сдержался.
Блестинова смотрела на очередную схватку приятелей: ей не раз приходилось слушать их перепалки.
— Неужто все, что говорили раньше, что делали наши эсеровские вожди, — услышал Северьянов голос Шанодина, — было фразерство, ходули, блуждание вне жизни?
— Да, все, все было у них блуждание на ходулях вне жизни! Одно сплошное теоретическое интересничанье и желание красивыми словами и поступками показать свое превосходство над толпой…
— Ты, Маруся, бесповоротно решила возвратиться в Тулу?
— Видимо, да. А ты, несомненно, остаешься здесь?
— По всей вероятности. Ассистентом у профессора Тарасова.
— Я слышала, — сказала Токарева, проследив за взглядом Шанодина, — профессор Тарасов предлагал и Северьянову остаться у него при кафедре. Северьянов отказался.
— Северьянов упрям, как фанатик, и свиреп, как апостол! Науке нужны…
— Расплывчатые скептики-рефлектики?
— В какой-то мере — да.
— А все-таки Северьянову предлагали, и он отказался, — повторила Токарева, с удовольствием слушая себя.
Шанодин, грустно улыбаясь, поднял свои черные выразительные глаза на вздрогнувший занавес.
— Мое возвращение в Тулу представляется мне путешествием в гроб.
— Вот как! — нервно и тихо хохотнула Токарева. — Конечно, в Туле тебе труднее будет стать внутренним эмигрантом. — И со злобой: — Несчастный трус и карьерист!
Занавес медленно уползал вправо. Началась опера. Северьянов отдался весь тому, что происходит на сцене. Пытался вникнуть в игру и пенье актеров и не мог. Все казалось ему неестественным. Потеряв интерес к сцене, он разглядывал зрителей. Стал слышен шепот Куракиной. Она тихо говорила своему матросу в кожанке:
— …Он горд и самолюбив, но не церемонится и с собою, когда надо защищать правду… Способен вдаваться в крайности, без которых, к сожалению, не может обходиться.
— Горячая кровь, — так же тихо прокомментировал матрос, — по виду цыган.
Северьянов расстегнул ворот гимнастерки: ему было жарко. «Ради чего она заговорила обо мне с этим матросом?» — заволновался он.
— Ты что-то, Степан, не в духе? — услышал Северьянов голос Коробова. — На сцену не смотришь.
Северьянов смутился. Хотел ответить, но Коробов снова обратил свой взгляд на сцену, где, аккомпанируя, себе на гитаре, пел человек в черном плаще. Его хитро похваливал другой и подбадривал: «Смелей, смелей, ваше сиятельство!»
А рядом ныл Шанодин:
— Ты веселилась с ним, а я даже не завидовал. У меня притупилась способность зависти.
— А сейчас? — резко спросила его Токарева.
— Сейчас моя душа похожа на разбитую скрипку — одни щепки. Собери и склей. Скрипка опять заиграет, и, может быть, лучше прежнего.
Гул аплодисментов заглушил шанодинскую исповедь. Поперек сцены со скрипом, как злой старик, тянулся занавес.
Кончилось первое действие.
— Ну как, понравилось? — спросил Коробов Северьянова.
— Мне все казалось, — ответил задумчиво Северьянов, — что пение мешает артистам играть свои роли…
Наковальнин попросил Полю уступить ей место — ему до зарезу захотелось поболтать с Коробовым о голосах и пении артистов. Только Коробов, считал он, достойный собеседник в этих вопросах. Занимая место, говорил:
— Нашел, Сергей, с кем разговаривать об оперном искусстве! Степан в этом деле — ни бум-бум…
Коробов сдержанно улыбнулся, но ничего не ответил. Наковальнин понял, что начал разговор неудачно, переменил тему.
— Как идут дела в Высшем военном совете, ваше высокопревосходительство, генерал от артиллерии? — спросил шутливо он Коробова.
— Наши дела засекречены, — со сдержанной улыбкой ответил Коробов.
— А-а, вот как?!
Северьянов вскинул брови, концы губ его дрогнули.
— Прапорщик от инфантерии думал, что для него нигде нет никаких секретов.
— Молчи уж, будущий заместитель Брусилова!
— Степан наотрез отказался быть заместителем Брусилова, — сказал, тихо посмеиваясь, Коробов.