— «Обязать бедноту соблюдать строгую дисциплину, которая послужит защитой интересов бедноты. Всеми силами бороться с кулаками, припрятавшими лишний хлеб… Только решительными против кулачества мерами можно накормить бедноту… Все под красные знамена Советов рабочих и крестьян!..»
Северьянов порывисто встряхнулся с намерением влиться в толпу, окружавшую учителя-фронтовика. Наковальнин положил ему свою тяжелую ладонь на плечо.
— Отдохни, Степа! Часу времени не прошло, как ты митинговал в общежитии. Никакими, брат, решительными мерами бедноту не накормишь. Хлеб подавай!
— Не придирайся к словам! — резким движением Северьянов сбросил руку Наковальнина со своего плеча, но к толпе все же не пошел.
Возле разросшейся белой акации в небольшой группе курсантов Гриша Аксенов с непокрытой серебристой шевелюрой, размахивая перед собой студенческой фуражкой, убеждал своих слушателей:
— Умственная работа для нас, товарищи, вдохновение или железная нужда. Мы не приучили еще ума своего к дисциплине системы, не овладели гимнастикой мышления…
— Гриша оратоборствует, — доброжелательно бросил Северьянов. — Сильная голова! За десять дней «Логику» Гегеля проглотил.
Наступила пауза.
Старики шли спокойно, разговаривая о своем.
Вдруг Северьянов вперил свои почти испуганные глаза в боковую аллею парка. По ней навстречу им под руку со своим новым ученым мужем шла Блестинова.
— Как я рада, что наконец встретила вас! — улыбаясь своими голубыми томными глазами, кивнула она головой, поравнявшись, сперва старикам, потом молодым людям. — Мы с Валентином Владимировичем, — эти слова были обращены только к Северьянову, — очень хотели вас сегодня видеть. — Блестинова покопалась в своей вязаной сумочке, сжав губы и что-то соображая, потом, видимо передумав и изменив свое решение, заинтересованно молвила: — Говорят, вы скоро станете большим человеком, вас отзывают в Высший военный совет на руководящую работу?
— Неправильная информация, Евгения Викторовна. Меня никуда не отзывают. Я уезжаю в родную деревню учительствовать.
Северьянова больно резанул неприятный смешок Блестиновой.
— Вот как? А я думала… но все равно, будете в Москве, непременно заходите к нам! Константин Петрович знает наш адрес. — Когда Блестинова говорила это, руки ее судорожно сжимались и разжимались.
На прощанье она снисходительно улыбнулась всем. Профессор в качестве ее счастливого и послушного мужа робко откланялся и, поблескивая черными лакированными ботинками, засеменил в такт мягкой походке своей распорядительной супруги.
— Неожиданно, но факт! — встряхнулся, как от ушата вылитой на него грязной воды, Сергей Миронович. — Эта дама живет только велением собственных желаний и давно освободила себя от всяких принципов.
Николай Максимович иронически озирал удалявшуюся чету молодоженов.
Сергей Миронович испытующе посмотрел на своих молодых спутников. Помолчал. Потом сказал, обращаясь к Северьянову:
— Наши с вами встречи и беседы на Девичьем поле заставили и меня вновь увидеть себя молодым.
— Сергей Миронович, — обратился к старику Наковальнин, — вы всегда были веселы и жизнерадостны. Поведайте в порядке обмена опытом рецепт вашего лекарства, которое поддерживает у вас такой дух!
Сергей Миронович поглядел вокруг себя.
— Любите, друзья мои! — сказал он и засмеялся.
На заросших травой газонах, на скамейках справа и слева от дорожки сидели красногвардейцы с винтовками без штыков. Перед ними, слева, вдоль скамеек, ходил взад-вперед солдат с винтовкой на ремне за плечом. Он ораторствовал.
— Теперь вы подумайте хорошенько! — говорил он с искренним желанием передать свои чувства и мысли окружавшим его строгим слушателям. — Если вы попадете под их владычество, то переживания и мучения, которые вы испытывали до революции, удесятерятся. За фактами ходить недалеко: взгляните на Украину, Сибирь, Кавказ, где все права рабочих отменены, где росчерком пера ввергают в бездну несчастья тысячи бедняков. Там восстановлена власть помещиков и капиталистов…
Ни оратор, ни его строгие слушатели не обращали внимания на проходивших мимо них по дорожке. С фатальной одержимостью глубоко верующих оратор произносил, а красногвардейцы ловили каждое слово, как слово клятвы или молитвы.