Солдаты волновались, обсуждали вопрос по своим частям и в Совете Крестьянских Депутатов и, наконец, решили послать особую делегацию к председателю Совета министров Керенскому с требованием прекращения сделок на землю вообще.
Была избрана делегация из восьми-десяти членов Совета Крестьянских Депутатов от петроградского гарнизона и отправлена в Мариинский дворец к Керенскому.
Передать требование Совета и настаивать на получении немедленного согласия должен был пишущий эти строки, как один из членов Совета.
Керенский встретил делегацию крайне холодно, почти враждебно и, едва дослушав, резко оборвал: «Требований здесь быть не может, Совет Крестьянских Депутатов от петроградского гарнизона не может ничего предписывать правительству… Я передам этот вопрос министру земледелия, где вы и получите справку…»
Крутой поворот на каблуках, с ловкостью почти военного человека, и Керенский ушел бы, но вдруг из среды депутатов выступил один солдат и резко обратился к Керенскому:
— Насчет земли-то мы разберемся… Найдем концы. А вот странно, что вы, эсер, и принимаете как революционный министр в зале, где со всех сторон цари глядят… Снять бы их пора… А то противно…
Дело в том, что прием происходил в одной из зал Мариинского дворца, стены которой, действительно, были почти сплошь завешаны портретами бывших царей и их семейств. Керенский сконфузился, весь побагровел и как-то точно осел сразу.
С заискивающей улыбкой он обещал: «Да, да! Надо затянуть холстом или вынести. Да, да! Завтра же», — и торопливо стал за руку прощаться с делегацией.
Это было вскоре после прибытия в Россию Ленина, в период самой ожесточенной травли большевиков.
Полковой комитет решил созвать митинг с участием представителей всех партий и членов правительства, чтобы в живом обмене мнений возможно рельефнее обнаружились разногласия, так волновавшие солдат полка.
От большевиков обещал приехать Ленин.
После речи Л. Г. Дейча собрание стало настойчиво требовать:
— Ленина! Ленина!
Между тем из дворца Кшесинской сообщили, что Ленин нездоров, и приехать никак не может.
Этим воспользовались враги большевиков, и поднялся невообразимый шум:
— Конечно! Еще бы!
— Да он и не приедет. Шпионы немецкие!
— Приехали в запломбированных вагонах. Нарочно их прислал Вильгельм. Получили 20 миллионов марок.
И т. д.
Митингу грозил срыв. Слушать бывших налицо представителей партии большевиков нечего было и думать.
Ораторы других партий довольно потирали руки.
До глубины души был возмущен Л. Г. Дейч.
— Это безобразие. Клевета на Ленина. Это нечестная борьба.
— Идите и объясните им историю приезда Ленина и роль Временного правительства, — обратился Дейч ко мне, как председателю митинга.
— Я выступил бы сам, — прибавил он, — но мне плохо.
Действительно, с Л. Г. Дейчем сделался обморок.
Вооружившись наскоро газетами, где в то время большевики объясняли историю своего возвращения через Германию, я взял слово.
Шум стих.
Чувствовалось, что митинг ловит каждое слово и потому, что речь шла о бесконечно дорогом уже многим из этой солдатской массы — речь шла о Ленине.
По окончании митинга ко мне, как председателю, подходили отдельные группы, и смысл их заявлений был трогательно благородным.
— Мы можем не соглашаться с Лениным; может быть, мы не пойдем за ним, но клеветать подло. Нечестно это.
И тут же раздумчиво добавляли:
— А здорово он объясняет. Жаль, что не приехал. Разделал бы он всех этих ораторов. Как вчера говорил с балкона о диктатуре пролетариата! Куда этим… Жаль, что не приехал, из-за него-то больше и пришли мы…
Позиция, занятая петроградским гарнизоном после 27 февраля, политическая непримиримость солдат и все возрастающее влияние на них партии большевиков — в лице, главным образом, военной организации большевиков — все это не могло не беспокоить Временное правительство и лидеров других политических партий.
Для всех было ясно: для того чтобы обессилить питерский пролетариат, надо убрать из Петрограда революционные войска. Надо заменить их войсками с фронта, иначе говоря, верными частями, и только тогда должно было наступить умиротворение.