Мы взяли в качестве примера ранние окуджавские творения, так как в них вид синтеза, который мы назвали интеракцией, продемонстрирован явно, в отличие от более поздних, где его сложнее обнаружить. Однако и в них остались следы, позволяющие восстановить процесс первоначального формирования жанра в эпоху «оттепели».
Таким образом, в песнях Окуджавы, как и у других бардов, можно наблюдать синтез оппозиционных элементов: в данном случае, на идейном уровне — «общественного» и «личного», на образном — «героического» и «обыденного», на музыкальном — ритмов марша и фокстрота (или «уличной» песенки).
Опираясь на рассмотренные примеры, можно сказать, что, независимо от участия той или иной «высокой» составляющей, ритмомелодической основой авторской песни изначально является уличный песенный фольклор XX века.
Как видим, приведённые примеры — отражающие объективные жанровые особенности авторской песни — выявляют её «карнавальную» художественную структуру, показывают генеалогию её возникновения и механизм, посредством которого в ней синтезируются «высокие» и «низкие» элементы определённых песенных и поэтических жанров.
Мария АЛЕКСАНДРОВА, Леонид БОЛЬШУХИН
О ВОЗМОЖНОМ ПРЕТЕКСТЕ СТИХОТВОРЕНИЯ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ «Я ПИШУ ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН»
Общепризнано, что стихотворение «Я пишу исторический роман» — важнейшее для Окуджавы высказывание о природе творчества, а поэтическая формула, ставшая рефреном в песенном варианте текста, считается наиболее ёмкой характеристикой творческого дара и литературной позиции автора:
Он — который дышит, как пишет — традиционно отождествляется с уникальным авторским я. Между тем Окуджава обращается здесь к опыту каждого, не претендуя быть выделенным из ряда: со времён романтизма метафора творчества-дыхания возникает, в той или иной форме, у многих писателей. Закономерно, что не только смысловые переклички с афоризмом Окуджавы, но даже буквальные словесные совпадения обнаруживаются (и ещё будут обнаружены) при поисках в разных направлениях; об этом свидетельствуют накопленные окуджавоведением наблюдения, которые стимулируют дальнейший поиск: «Нам всем <…> всегда казалось, что эти строки не могут не иметь претекста. И мы его искали» [301].
Показательно, что никто из исследователей не счёл возможным рассматривать в качестве «ключа» к тексту посвящение Василию Аксёнову. Из комментария Аксёнова следует, что песня «Я пишу исторический роман» не просто посвящена ему, но само её рождение связано с романом «Ожог»[302]. Окуджава упомянут в гротескном повествовании Аксёнова как голос, звучащий вопреки и в отпор окружающему мороку. Посвящение стало ответным жестом благодарности, но каких-либо следов впечатлений об «Ожоге» в тексте Окуджавы нет[303]. Иначе говоря, этот факт литературных отношений Аксёнова и Окуджавы характеризует только бытование песенного стихотворения. Сформулированная поэтом универсальная творческая заповедь может быть отнесена и к Аксёнову — но лишь наряду со многими другими художниками.
С. С. Бойко предположила, что Окуджава процитировал стихотворение футуриста и лефовца Петра Незнамова — мадригал Николаю Глазкову[304]:
Преемственность, казалось бы, налицо:
Сравним ряды глаголов в стихотворениях предшественника и последователя. У Незнамова дышащий тем самым воспринимает время:
писать > дышать > слышать время > дышать > писать.
300
302
Песня «была… сочинена и посвящена мне после прочтения тогда тайного “Ожога”»
303
Для сравнения: стихотворение «Нужны ли гусару сомненья?..», посвящённое Юрию Давыдову, также не представляет собой творческого диалога с ним; в качестве исторического писателя Давыдов обращался к иной, нежели Окуджава, эпохе и разрабатывал другую проблематику.
304