— а также «Песенки о молодом гусаре»:
А мотив смерти в огне, заведомо гибельной, по-видимому героической, но на деле напрасной жертвы заставляется сравнивать эссе Сосноры с «Бумажным солдатиком»:
Кроме того, названия некоторых других глав-эссе «Дома дней» — не содержащих никаких следов сознательного диалога с Окуджавой! — тем не менее уплотняют в целом «окуджавский слой» книги: «О белой простыне, в её защиту» (в «Трёх сестрах» — «белым флагом струится на пол простыня»), «Надежда» (одна из «героинь» тех же «Трёх сестёр», а также многих других произведений барда), «От обид. Нака-нуне (отрывок)» (в «Новом утре» — «Не клонись-ка ты, головушка, // от невзгод и от обид», 1957), «Очарованный рабочий» (в «Мне нужно на кого-нибудь молиться…» — «поверить в очарованность свою»)[465].
Необходимо отметить, что приём реминисценций у Сосноры отнюдь не предполагает вовлечения всей фабульной или смысловой полноты цитируемого текста. Часто это просто обыгрывание почему-либо заинтересовавшего автора словесного оборота. Возможно, так было и с необычной формой глагола, вынесенного в название «Не печалуйся!». Однако привлечение всего комплекса мотивов, связанных в творчестве Сосноры с образом муравья и окуджавскими реминисценциями, открывает в этом эссе гораздо более широкие интерпретационные горизонты.
Итак, муравей у Сосноры принципиально мал и неиндивидуален, при этом он — лишённая собственной воли и даже инстинкта самосохранения часть системы, огромной, библейского масштаба, Империи. Ни то, ни другое для крайнего индивидуализма Сосноры, естественно, неприемлемо. И поскольку, по его мнению, Окуджава — «песенник для народа», то и он оказывается частью этой массовости. Мало того, на нём, как на «певце», лежит ответственность за санкционирование и поддержку искусством самолюбования малостью и жертвенностью малых. В финале эссе появляется противопоставление Нерона и Сенеки. В событийном плане с Нероном ассоциируется повествователь, поджегший Рим-муравейник. Однако, в представлении Сосноры, отражённом в других произведениях, Нерон — творческая личность, поэт (он даже разыскивал его стихотворения, желая их переводить). Сенека — хуже: «Сенека и есть Нерон, но в худшем варианте, тот, кто учит, — это от бездарности» /П732/.
Если муравей у Сосноры является репрезентирующим образом Окуджавы, то авторепрезентирующие образы построены на противоположных мотивах и приёмах. Муравей мал, а образ автора часто основан на гиперболе. Так, в «Не печалуйся!» он — сначала «Гулливер», «с удовольствием» наблюдающий «возню (годы!)» муравьиного царства, затем — «помощник иных миров», а в конце вообще — само божество, «некто с сигареткой и ликёром во рту» /П732/, устроившее пожар и разрушение империи даже не в гневе, а случайным жестом, в безразличии. Сопоставляя «Не печалуйся!» с «Тремя сёстрами», в таком поджоге можно увидеть почти кощунственное травестирование окуджав-ского мотива неземного — с точки зрения героя-муравья — пламени.
В авторепрезентациях Соснора использует гротеск, образность, ломающую привычные (и, добавим, комфортные) представления. А муравей заведомо предсказуем. В стихотворении «Солнце знает свой запад» (из книги «Одиннадцать стихотворений» 1966 года), иронически претендующем на краткое (2 катрена), но исчерпывающее описание устройства мирозданья, говорится: «Муравей знает своё завтра <…> Все знают: <.„> муравей — карликовое животное» /С411/.
В творчестве Сосноры полемическое освещение получают ключевые для образа окуджавского муравья мотивы — гуманизма, творчества, возвышенных стремлений. В стихотворении «Бодлер» из книги «Знаки» (1972) лирический герой прямо заявляет:
В «Муравьиной тропе» «гуманизм» героя: «Я шёл муравьиной, но всё же не волчьей», — жалок, это не жизненная позиция, а попытка оправдаться перед судом (кстати, волк у Сосноры — одна из само-репрезентаций). В «Бодлере» он уже развенчивается как ложь: то, что превозносится муравьями как «Мораль Мира», «драмы добра», оказывается на поверку культом «жратвы и жизни», то есть тем самым «мещанством». А в «Не печалуйся!» «гуманизм» «учителя» (Сенеки), проповедовавшего самопожертвование, но сожалеющего о погибших, просто отвратителен: «’’Сколько миллионов трагедий!” — сказал он блудословно» /732/.