Парадоксальным образом, в подтексте образуется тот самый узел несказуемого переживания, которое лишает рассказчика речи: и а-га, и печки-лавочки! — и вдруг, почему-то, до слуха доходит шум в больничных корпусах, а «всё теперь // Фактически до лампочки…». И неважно теперь, «кто же прав был из нас // В наших спорах без сна и покоя», и одно воспоминание о кожаночке и спиртяге из чайника перевешивает всё рассказанное о начальнике, потому что то была жизнь рассказчика, и она закончилась с его другом.
Разумеется, это переживание приходит в современную нам поэзию не только из литературы и фольклора прошлого, нашим поэтам оно, что называется, «дано в ощущении» и лишь подтверждает истинность старинных мистических прозрений в части антропологии: «Я жив, но жив не я» (Флеминг). Мы же сравниваем исторически оставленные нам формы выражения этого откровения. И нам в рамках заявленного в начале статьи дискурса остаётся лишь посмотреть, выразилось ли оно в фильме о двух товарищах, в котором сыграл Высоцкий. Пересмотрите финальную сцену, в которой Иван Карякин, герой Ролана Быкова, сдаёт неприкаянную после гибели Некрасова кинокамеру, — что говорит герой и что играет актёр, — там, в его смущении, оттого, что убили его (а ‘вообще-то’, ‘по всему’, ‘должно было… меня’), просвечивает именно это. И фильм о гражданской войне, разведке, документальном кино, противоречивой и неравной дружбе и ссорах, о боевом товариществе, наконец, — восходит к этому коду культуры.
Составители благодарят
Р. Джагалова, А. Коваленко, В. Ковнера, М. Ковнера, Ю. Куликова, И. Некрасова, К. Рязанова, А. Самарову, Г. Суперфина, А. Уклеина, Г. Шакина за помощь в подготовке материалов книги
Мнения авторов сборника могут не совпадать с мнением редколлегии