Ha двух выступлениях в Авиньоне в июле 1977 г.
Как впоследствии рассказывала нам Ангелина Николаевна Галич, Толик свои угрозы затем осуществил, по крайней мере частично. Застрелить он, разумеется, никого не застрелил, но в редакции упомянутых им советских газет написал, а в «Правде» и «Известиях» Толиковы жалобы якобы прочли внимательно и даже как-то в своих пропагандистских целях использовали. История умалчивает также, удалось ли Толику достучаться до Сахарова, но в Вермонт к Солженицыным он, если поверить его словам, вроде всё-таки дозвонился и был выслушан там со всем вниманием и пониманием.
А несчастный Галич откликнулся на появление в его жизни Мирры и её сына песенкой:
А вот теперь я перехожу к самой печальной и более того — постыдной части своих воспоминаний. Не уверена, что я вообще должна об этом рассказывать, разве что приватно, не для печати. В конце концов, о пребывании Галича на «Свободе» написали многие, и уж кое-кто из них знал об этой истории по меньшей мере не хуже меня, но никто ни словом, ни намёком не обмолвился. Скорее всего, и я не должна, тем более, что если о начале её я узнала со слов самого Галича, то про конец — исключительно по слухам. Но раз уж меня спросили, из-за чего Галича перевели из Мюнхена в Париж, то…
Автор снимков: Жан Жак Окар. Из собрания Е. Якович
Как я уже писала, даже начинающий сотрудник радиостанции «Свобода» получал зарплату профессора престижнейшего немецкого университета. (А лично меня, к примеру, изначально нанимали вовсе не исследовательские анализы писать на языке Шекспира, а переиздавать «самиздат» под руководством некой Али Федосеевой.) Галичу же, естественно, с самого начала положили жалование, в несколько раз превышающее оклады подобного рода кадров. Но в городе Мюнхене очень легко было потратить любые деньги. Галичи держали открытый дом, где постоянно пили и ели едва ли не половина сотрудников радиостанции. Я сама, будучи крайне тяжёлым на подъём человеком, тем не менее ошивалась там постоянно. Галич всегда ухаживал за целым цветником красивых женщин, любил хорошо одеваться, а в Мюнхене было легко найти хорошую одежду за хорошие деньги, любил театр и кино, и знаменитую местную оперу… Одним словом, в какой-то момент зарплаты Галичу стало не хватать. И вот тут-то нашёлся некий «доброхот», который и присоветовал Александру Аркадьевичу, как избавиться от своих финансовых затруднений: подать на радиостанцию в суд с требованием выплатить ему ретроактивно гонорар за передачу на волнах радиостанции его произведений, когда он ещё жил в Советском Союзе.
«Это деньги, всего лишь деньги, западные люди это хорошо понимают», — сказал мне Галич и вопрошающе посмотрел на меня своим грустным совиным оком. Я отрицательно замотала головой, но не сказала ничего. Просто не нашла, не сообразила, что сказать, я вообще соображаю медленно, а значит, вина за всё то, что произошло потом, в значительной степени лежит и на мне. Очень похожим образом отреагировала на точно такой же разговор с Галичем и Мария Васильевна Розанова. Хотя, она, по её словам, сумела выдавить из себя хотя бы такую фразу: «Галич, я пока не могу сформулировать, почему не надо так поступать. Но твёрдо знаю, что этого делать не следует!»