— Ваш последний сборник стихов «Март великодушный» опубликован в 1967 году. В 1969-м в журнале «Дружба народов» появился ваш роман о декабристах «Бедный Авросимов», в 1971-м в том же журнале — ваша толстовская сатира «Мерси, или Похождения Шипова», в немецком переводе «Преследование писателя Толстого». Проза начинает вытеснять поэзию, которая определила однажды ваше писательское творчество?
— Я всю жизнь делал только то, что меня радовало, и это относится и к моим стихам. Я перестал писать стихи, потому что стал скучен сам себе. Я хотел бы теперь писать по-другому, но ещё не знаю как. Конечно, я мог бы просто как профессиональный лирик сочинять посредственные стихи, но этого мне не хочется. Моё единственное хорошее качество я вижу в том, что умею вовремя уйти. Возможно, однажды, когда я разовью сознание нового качества, я буду снова писать стихи.
— Ваши публичные вечера с чтением стихов имели невероятный успех, так же и магнитофонные записи тех песен, которые нельзя было купить в открытой торговле. Можно ли сказать, что упадок лирического искусства эстрады коснулся не только вас, но и тех, кто когда-то читали свои стихи громадным аудиториям; что лирическая восторженность принадлежит прошлому, то есть пятидесятым и шестидесятым годам?
— Это два разных вопроса. Во-первых, что касается меня лично, то в общем всё, что я делал, официально не одобрялось. Почему? Потому что моя манера исполнения была непривычна, но постепенно к ней начали привыкать, новый жанр пробился, хотя и за счёт моих нервов. Во-вторых, — и на этот вопрос гораздо труднее ответить, — здесь идёт речь о поэзии как таковой, а поэзия с давних пор пользуется в нашей стране большим почитанием. В конце пятидесятых годов, однако, поэзия начала становиться своего рода ширпотребом, что было обусловлено не интересом к поэзии, а — интересом к общественным проблемам, решения которых ожидали от поэзии. Но поэзия — это не лекарство для общества, поэзия — это искусство. Когда это поняли, — улёгся и ажиотаж вокруг поэзии, что осталось — это настоящая лирическая чуткость восприятия. Когда я вернусь домой, в Москве у меня пройдут два поэтических вечера, которые уже сегодня вызвали большой интерес, но это относится к поэзии как искусству, а не как к общественному лекарству.
— В ваших стихах часто идёт речь о трагическом положении поэта в нашем мире. Присущ ли поэзии априори элемент протеста, который, хочет она того или нет, противопоставляется всеобщему конформизму?
— Поэзия всегда возникает из протеста против несовершенства жизни, несовершенства общества. Поскольку никакое общество не может быть совершенным, в поэзии всегда есть что-то оппозиционное. Отсюда в соприкосновении поэзии с обществом есть трагический акцент. Конформизм — такой тошнотворный общественный порок, что он должен вызывать протест поэта.
— Ваш первый роман «Будь здоров, школяр» задуман как фронтовой дневник очень юного добровольца, да и вообще в вашей лирике война играет большую роль. Ваши последние «исторические» романы, напротив, о событиях прошедшей эпохи: о процессе против декабриста Пестеля и о слежке за Толстым. Почему произошла эта тематическая перемена?
— Я писал стихи о войне и сочинил и эту повесть о войне. О войне у нас появилось так много хороших и плохих книг, что у меня нет желания с моей стороны добавить что-то новое. Эта тема для меня исчерпана. А что касается исторической тематики, то ей принадлежит вся моя страсть, которую я, впрочем, пробудил к жизни совсем не искусственно. Чем лучше знаешь прошлое, тем лучше понимаешь настоящее и будущее. В нашей стране растёт интерес к собственной истории. Наша историческая наука долгое время отличалась крайней нестабильностью. Постоянно менялось понимание определенных исторических событий. Исторические личности часто показывались в годы культа личности искажённо, и это, естественно, вызывало желание вникнуть в суть дела.