— Как ваш Пугачёв разберётся с нынешним повсеместно разросшимся криминалом?
— Видимо, будет головы рубить. Да и при Пугачёве этого добра хватало. Размножение этой публики не новость на определённых этапах русской истории. В «Пугачёве» я использую такой ход: его царствование описывается в дневнике знатного дворянина — подхалима, раболепствующего перед ним внешне[57]. Однако в своих записях он очень ироничен по отношению к Пугачёву. Этот ход и до меня был в русской литературе.
— Если бы вы не стали Булатом Окуджавой, кем бы вы хотели быть?
— Знаете, я в детстве очень хотел быть пограничной собакой, конечно, на «нашей» стороне. Потом — радистом-полярником. Я даже подал документы в училище, где готовили радистов. Но меня не приняли, потому что я был сыном «врагов народа». Мальчишкой я свято верил во все советские сказки, как и мои родители. Когда моего отца в тридцать седьмом взяли (он был партийным функционером, как и моя мать), мы с ней очень верили в то, что несправедливость будет исправлена, отец вернётся. Но его почти сразу расстреляли, о чём мы не знали тогда. Когда Ежова сменил Берия, мама пошла к нему на приём освобождать отца. Она знала Берия ещё с двадцатых годов, была с ним в одной парторганизациии <в> Закавказье. Она пошла на приём в НКВД, очень волновалась и представляла себе: вот, сейчас выйдет нарком, в форме, при орденах. К ней вышел постаревший Лаврентий в мятом коричневом костюме, то же поблескивающее пенсне. Берия широко раскинул руки, узнал её сразу, назвал по имени и обнял. Сказал, что Ежов — враг народа и вокруг него были враги. Но вот наступило другое время, и завтра он займётся делом отца. Сегодня у него много срочной работы. Мама счастливая вернулась. Ночью её взяли на девятнадцать лет. Она умерла в 1983 году, начав многое понимать, но так до конца и не прозрев. Они были слепые.
Я мальчишкой почти — видел войну. Очень много крови лилось, терял друзей… Я войну ненавижу. Какой это ужас жить поколениями под угрозой войны… С войны я вернулся серым, чрезвычайно необразованным молодым человеком. Я знал только двух поэтов: Долматовского и Суркова. Это потом, под влиянием умных людей стал больше понимать, образовываться…
— Я помню ваш вечер в одном из московских институтов в шестидесятых годах. Мы тоже многому слепо верили. Можно ли говорить о том времени как о времени ослепления тоже? О слепоте нашей?
— Да и о вашей слепоте, в какой-то степени благодаря моим родителям…
— Расскажите, пожалуйста, о «Путешествии дилетантов». В этой книге вы создали чрезвычайно важный для меня образ… образ любви.
— Двадцать лет назад я написал этот роман. Его можно было бы назвать «Прогулки фраеров». Я вычитал недавно в словаре, «фраер» — это так толпа называет интеллигентного человека… А вообще, я — легкомысленный грузин…
…Окуджава читает своё стихотворение с концовкой: «…но по пути мне вышло с фраерами». Читает стихотворение о «чувстве собственного достоинства», «что придумало человечество для спасения своего». Они очень «окуджавские», все о вечных ценностях со щепотью иронии, не по отношению к ценностям этим, а к условиям их выживания в современном мире…
— Восстановится ли культурное пространство СССР?
— Не знаю.
— Изменилось ли ваше мнение о советских гражданах в последние годы?
— Нет, я давно подозревал многие качества советского человека, которые вылезли сейчас наружу из-под пресса: хамство, безвкусица, криминальные наклонности… Россия никогда не знала демократии, не уважала достоинство своих граждан и личности. Большевики к этому неуважению очень многое успели добавить. Я, как и многие, знал, что мы живём под большой палкой…
— Как вы относитесь к приезду Солженицына в Россию?
— Солженицын был велик, когда взорвал нашу общественную жизнь, когда написал и опубликовал «Архипелаг». Для меня он — профессиональный литератор. Мессия? Зачем весь этот шум и трескотня с переездом? Со спецпоездом, с «Би-би-си»? (Реплика из зала: «А это, чтобы Войнович оказался прав!»[58]') Ну, хочешь приехать — прилетай в Москву самолётом, а оттуда тихо — в ту же Сибирь погулять, посмотреть. Зачем же весь этот шум? Это печально и нескромно…
— Как вы относитесь к Говорухину?
— Говорухин — тщеславный дурак.
— Как вы относитесь к Розенбауму?
58
Имеются в виду отзывы В. Войновича о Солженицыне, вылившиеся впоследствии в его книгу «Портрет на фоне мифа» (2002). См. также образ Сим Симыча Карнавалова в его романе-антиутопии «Москва 2042» (1986).