Из публикации интервью в немецком сборнике. Фотографии Д. Хохмута
Ну вот. Так что я говорю, что вот эти капустники, которые я писал очень много и мы играли, — они уже были более серьёзным явлением, чем казалось на первый взгляд. И я продолжал писать. Хотя я раньше писал — на чужие мелодии какие-то песни. Они всегда были довольно смешные. Почему у меня осталась вот эта вот линия в моих песнях — так называемые «комедийные» песни. Я их не считаю чисто комедийными, — они не только для того, чтобы развлекать. Я вообще развлекать не люблю — я хочу, чтобы публика со мной работала и думала бы. Если она даже хохочет — чтобы похохотала, а потом… Я знаю, что некоторых прихватывает за горло, даже когда они хохочут. Потому что это не только комично, но ещё и печально. Ну вот, и поэтому содержание всех этих вот песен, которые теперь у меня есть, ты говоришь, там, «продуманные», «не продуманные»…
— А может быть, это и не совсем песни, — только по названию… Может быть, это иное смысловое явление, то, о чём мы говорим…
— Оксана, ну естественно. Понимаешь, в чём дело: я никогда не думал, что я буду писать песни. Я писал — стихи. И я однажды услышал, как поёт Булат Окуджава. На магнитофонах на плохих. И <у> меня прямо, знаешь, как прозрение было. Я понял, что можно ещё усилить впечатление от своих стихов, от того, что ты хочешь сказать, — если ты им ещё одну грань придашь — музыкальную окраску. Понимаешь?.. Или ритм просто чистый. Ну, с гитарой, потому что это просто проще — <она> всегда с собой, — не обязательно рояль. Я играл на пианино, когда был мальчишкой. Но гитара мне показалась более демократичным инструментом. Все бренчали в подворотнях. Я начал со стилизаций — таких, как их теперь называют, — мои «блатные» песни, первые. Они не были блатными песнями. В них была просто очень бесхитростная идея. Была тогда тоска по чему-то другому, что существует на эстраде. Вот как бродила в людях — хотели такого простого общения, доверительного разговора. Булат начал. Хотя он совсем почти не писал дворовых песен, — одну-две… А я — так я вырос во дворе и был более поздним мальчишкой, послевоенным… Он-то уже был взрослым человеком и войну прошёл. А я вот, вероятно, оставил в этих песнях такую… может быть, псевдо-романтику, но вот эту вот неприкаянность этих мальчишек, юношей, пацанов, девушек… Такое брожение. А разговор был очень простой — там была всегда одна идея, очень простая. Почему называют «блатные песни» или что, — потому что человек находится где-то там, предположим, в заточении и хочет на свободу или хочет к своей любимой девушке, и снова её увидеть, — а ему не дают. Очень чистая и чёткая драматургия. И в них всегда определённое было намерение. Даже в тех блатных песнях классических — из-за чего они такие печальные и рвут душу, настоящие хорошие образцы этих песен, которые называются блатными. Это неправда, это просто дань времени тому, когда всё это было. В них есть очень простая форма при чёткой-чёткой идее. Я это взял, просто вот эту вот манеру, и стал в ней работать. А гитара была самым подходящим инструментом для этого.
Потом из-за этого меня часто упрекали в том, что у меня примитивные мелодии, рифмы, — <и так> писали большие композиторы. Такой прямо чуть ли не крестовый поход объявили, такую войну, — в основном имея в виду меня, потому что как-то случайно получилось, что эти песни стали страшно популярными. Моментально причём. Мгновенно всё вытеснили. Как по сей день, в общем. Поэтому, значит, они все, не называя фамилий, всё адресовали впрямую ко мне, говоря о хриплом голосе, о нарочито примитивном ритме.
Но самое удивительное, что вот они писали «нарочито», — а я правда нарочно это делал. Потому что более сложную мелодию, вероятно, я могу написать, — потому что я полуграмотный музыкально человек. Но мне это даёт некоторые плюсы: я не нахожусь в шорах в каких-то, как у лошади: только вот — туда. Так как я человек не связанный, не скованный музыкальной грамотой, то я могу, наверно, прорываться в какие-то более сложные музыкальные ходы, неожиданные… О чём, кстати, некоторые композиторы и говорили. Что при кажущейся примитивности мелодий и ритмов моих, — Родион Щедрин говорит, — он считает, что это какое-то своеобразное явление, что это так должно быть… А потом, я никогда в отрыве не говорил: «музыка моих песен», «тексты песен», — я считаю, что это вместе. И потом это не песни, это — стихи, которые должны исполняться под гитару, под музыкальный <аккомпанемент>, — для того, чтобы ещё больше усилить впечатление от этих стихов. А потом я — обратила внимание? — я куплетную форму бросил. Я очень быстро бросил припевы. Как у меня было двенадцать лет: «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты», — везде. Я это потом бросил, я стал просто петь чистые стихи, делая на них какую-то основу музыкальную.