— Да, тем более там всегда есть сюжет, и всегда ты надеваешь какую-то маску персонажа на себя…
— Да, это тоже. Но это…
Дитмар Хохмут (далее Д. X.): — Это скорее поступок…
— …это безусловно. Это из-за того, что я — актёр, мне проще писать от имени разных людей, в которых есть обязательно какой-то процент — большой или маленький — меня; конечно, моих мыслей, моих впечатлений. Но форму я беру того человека, и я всё-таки пытаюсь влезть в его шкуру и пожить его жизнью чуть-чуть. Поэтому даже многие люди думают, что я был шофёром, матросом, лётчиком, сидел… Из-за того, что — не то, что я какие-то точные детали выписываю, <использую> блатной жаргон, — нет, а <потому> что я строй этого человека пытаюсь угадать, влезть в его шкуру. Возможно, одна из самых основных причин, из-за чего <мои песни> так популярны, — что люди не чувствуют вранья. А мне помогает как-то попытаться обойтись без вранья именно то, что я — играл, и у меня есть практика… просто пожить чужой жизнью немножко там, на сцене и в кино. Естественно.
Вот ты говоришь — сюжеты есть в этих песнях. Сюжеты, да. Я вообще люблю сюжетные <произведения>, я люблю маленькие новеллы…
Д. X: —…баллады.
— Баллады, да, — ну это я уж даже не знаю, как назвать. Я люблю, когда в них что-то происходит. Во-первых, я люблю очень, когда есть драматургия. Есть сила и контрсила. (Бьёт кулаком по раскрытой ладони.) Я против кого-то, или кто-то против меня; или два человека, встретившиеся случайно, между которыми обязательно есть столкновение, — то есть драматургия. Значит, это, может быть, маленькие пьески. Новеллы, но и пьески в то же время. Я имею в виду, если есть драматургия, то это значит — маленькие драматические произведения. Например, песня «Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом…», «Дорожная история». Когда два шофёра гонят машину на Урал — и их занесло снегом, и они не знают куда…
Ты не помнишь эти стихи?
— Нет, не слышала…
— Ну, и один говорит: «глуши мотор», надо бросать к чёртовой матери машину, — а тот говорит ему: да что ты, подожди, ещё же не помираем… И почти у них дошло до того, что он готов был убить. И он ему сказал: «Уходи». Он ушёл. А потом — кто-то — пришли, его спасли, вытащили, и он встретил его снова на базе, куда он пригнал машину… И тот пришёл, трясётся, испуганный, — а он говорит: ну и что, человек есть человек; у меня снова далёкий рейс, я его опять возьму с собой. Всё равно… Ну, мало ли, была слабость…
И там в общем-то при всей такой жестокости, которая есть в этих песнях, — они добрые в основном. Потому что я, наверное, всё равно (хотя я многое ненавижу и презираю в этой жизни, и естественно в некоторых людях), но я в основном просто как к понятию — к человеку, — отношусь очень уважительно. Вот. И поэтому… они все, как ни странно, песни (даже печальные), — все оптимистичные. Из-за того, что в них есть: что сам человек — даже где бы он ни был, пьяный, внизу валяющийся, в вытрезвителе, где угодно, — но у него есть <что-то человеческое>… Даже когда над ним смеёшься.
Вот я, например, заканчиваю песню «Серёжа» почти на плачущей интонации[66]. <Там> дружба есть между <персонажами>, выручка: он говорит, нужно быть вместе как-то. (Это довольно смешно, но и всё равно печально.) И в то же время всё-таки они — не омерзительные, <в них задатки> есть человеческие, — хитрость какая-то, смекалка… Ну, одним словом, я люблю своих персонажей, даже если я их осуждаю. Но я их осуждаю — соболезнуя, и за них переживаю. Я неравнодушен к ним, потому что они — половина меня, и половина других людей, и половина моих друзей.
И ещё есть одна деталь, о которой ты, может, даже не знаешь и не спросишь. Я же ведь все свои песни пишу для своих друзей, для определённой компании людей, никогда не имея в виду никого другого. Начинал я писать — <это> как работа у меня была. Мы жили такой коммуной, у нас была компания очень интересных людей. Полтора-два года мы жили в одной квартире, потом в другой. Там были хорошие люди — там были Шукшин, Тарковский, Артур Макаров, писатель такой. И много людей пришлых.
Был Лёва Кочарян, покойный ныне тоже, режиссёр. Ты не знала его. Ну, он снимал ещё как ассистент по реквизиту «Тихий Дон» у Сергея Аполлинарьевича[67]. А потом он уже стал снимать (он юрист по образованию), — начал снимать, даже в Одессе своё кино снял. Он умер, от рака. Это один из самых моих близких друзей был.