— Я думаю, что он не пессимистический. Я думаю, что он — наоборот, жизнеутверждающий. Потому что всякий народ бессмертен. И приговорить народ к исчезновению — даже если это делается путём душегубок или атомной бомбы — невозможно. Потому что духовные силы народа — они вечно возобновляются, вечно питаются новыми соками. И я не верю, что можно уничтожить народ.
Ну, в самой этой реплике не надо искать такого особенно глубокого философского смысла. Она продиктована и чисто театрально-психологическим, что ли, характером. Мальчик, который видит, в каком состоянии мать, хочет её утешить и находит для неё как в утешение фразу: «Знаешь, мама… Мне кажется, что я никогда не умру». Это для матери говорится фраза, для того чтобы как-то успокоить е ё слезы. Но, вместе с тем, конечно, и авторская мысль в этом присутствует.
— Вот у вас есть в вашей книге такая цитата о том, что были раньше крепостные актёры, крепостные. Помните, как у Грибоедова было, что «Зефиры и Амуры — все распроданы по одиночке»? И вы говорите вот в этой вашей книге новой — «Генеральная репетиция», — о том, что сейчас положение советских артистов, исполнителей, актёров, музыкантов — хуже крепостных. Это мысль, которая перекликается с Солженицыным.
— Да, это очень страшно… У меня много друзей актёров (я, в общем, сам прошёл театральную школу и всегда был близок к театру, и к музыкантам, и так далее) — и естественно, вот когда смотришь на этих людей, которых гоняют по заграницам для того, чтобы они зарабатывали валюту, и видишь этих девушек из Большого театра, которые приезжают, валясь в голодные обмороки от усталости, со стёртыми в кровь ногами, — то на это просто невозможно смотреть без ужаса, без сострадания. И ты понимаешь: ну, действительно, когда такие в ы — дающиеся музыканты не могут решить, ни ч т о они будут играть, ни когда они будут играть, ни где они будут играть, когда всё за них решает руководство, представители государственной власти; когда они подчинены полностью (ну, может быть, они не живут как дворовые, понимаете, как крепостные времён Шереметева и князей Виельгорских, — они не живут, там, у них в домах), но по существу, свободы у них нету. Они закабалены, они закрепощены. Они вынуждены делать всё то, что им прикажут, не имея права самим ничего решить.
— Несмотря на их высокое положение…
— Несмотря на их высочайшее положение. Несмотря на то, что такими могут быть музыканты как Рихтер, Ростропович, Коган и так далее.
— Гилельс.
— Гилельс. Они ж никогда не могут играть то, что они хотят. Им запрещено это, потому что программу им будут утверждать. Они не могут договориться, что они поедут, скажем, туда-то, в такую-то страну, потому что без предварительного согласия, данного руководством, они никаких согласий давать не могут. И их свобода — по существу иллюзорная свобода. Только так кажется, что они — вот эти самые лучшие, самые выдающиеся музыканты и актёры — могут что-то решать от себя. Нет, они поедут куда им прикажут.
— Но их положение лучше, чем положение творческой, скажем, интеллигенции. Всё-таки они — исполнители.
— Они исполнители. У них в этом смысле хоть… Но, понимаете… но тоже трудно сказать, что значит «лучше». Вот я знаю, что, там, собирался и хотел сыграть Ростропович такой-то концерт, — ему не разрешили его играть. Хотел Гилельс приготовить новую программу из произведений современных композиторов, — им не дали этого играть. Хотел Рождественский играть симфонию Каретникова[87] , — ему не дали её играть.
— Ну, сейчас вот из трёх названных вами имён, двое уже за границей.[88] Кроме Гилелъса… Теперь, я хотела вас спросить. Ваша книга кончается словами: «Похоронить в Москве — трудно, убить — легко». Надежда Мандельштам в своей книге «Воспоминания» говорит фразу: «У нас в стране за стихи убивают». Вопрос мой к вам: убивают ли сейчас в стране за стихи, и если не убивают, то что делают за стихи в стране?
А. Галич с женой в Осло. Декабрь 1974 г. Фото А. Штромаса из архива В. Ковнера
— Ну, видите, в стране по-прежнему убивают за стихи. Мы знаем, например, поэта Юрия Галанскова[89]. Мы знаем трагическую гибель человека, доведённого до такой степени отчаяния, что он не мог выбрать иного пути, — Ильи Габая [91]. Мы знаем отправленных в изгнание Бродского, Коржавина, Бетаки[90], Галича. То есть, ну, если убивают не всех, то других выгоняют из страны, делают их жизнь в стране невозможной. Так что, всё остаётся по-прежнему. Надежда Яковлевна Мандельштам, когда приводит эти слова (это цитата из высказывания самого Мандельштама), то она их приводит в горько-ироническом плане. Потому что он говорил, что в Советской России так высоко ценят стихи, и так… относятся к ним, как к такому важному делу, что за них даже убивают[92]. Знаете, и мне когда-то пришла в голову тоже горькая шутка, но она, на мой взгляд, тоже в какой-то мере справедлива. Когда я сказал о том, что Россия — это единственная страна, где можно жить стихами. Но нельзя жить в этой стране.
87
Каретников Николай Николаевич (1930–1994) — композитор, один из крупнейших представителей отечественного послевоенного авангарда; крёстный отец Галича. Оставил воспоминания о нём:
88
Г. Н. Рождественский не был в эмиграции. В 1974–1977 гг. он выезжал дирижировать и руководить Королевским Стокгольмским филармоническим оркестром.
92
«Чего ты жалуешься, — говорил он, — поэзию уважают только у нас — за неё убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают». И далее: «Но О. М. упорно твердил своё — раз за поэзию убивают, значит, ей воздают должный почёт и уважение, значит, её боятся, значит, она — власть…»