Она была необыкновенно хороша тогда. Фамилия Арцимович ей нисколько не мешала быть русской красавицей. Нас вкусно кормили. После чего Булат стал петь. Почему я это всё рассказываю — не для того, чтобы пояснить, как я оказался близок к дому Окуджавы. Дело заключается в том, что это было моё второе присутствие на таком достаточно значительном концерте Булата, и этот концерт отличался от первого радикально. Потому что у первого была задача вполне информационная — спеть о себе, рассказать о том, что ты пишешь песни. Стихов он не читал в тот день — только пел. А здесь была совершенно другая задача. И я никогда больше, слушая Булата много раз в разных залах и в разных компаниях, не слышал этого интонационного строя. Он завоёвывал женщину. Его песни для этого не приспособлены. Как талантливый человек ухитряется это делать, — я этого сказать не могу. Передать я этого не могу интонационно, обобщить этого не могу. Но каждой песней он… Ну в общем, интонация у них была как у отцовских стихов 1942 года, посвящённых Серовой. Именно такого же напора. При этом он не менял слов, естественно не менял мелодий. Как это делается?.. Когда дают концерт со сверхзадачей, совершенно не связанной с тематикой того, о чём поют, — я такое видел всего два раза в жизни. Но оба раза это делали гении. Один — актёрский гений — Ролан Антонович Быков. Другой — поэтический, песенно-интонационный. Таков был «концерт», на котором я присутствовал.
Могу сказать, что вечер удался, — после этого у меня были и сохранились очень хорошие отношения с Олей. У неё редко с кем долго бывают хорошие отношения.
Году в 1976 мы разошлись с Олей Бган, и она решила жить отдельной жизнью. А поскольку она в тот момент не работала в театре, то я ей и Женьке, нашему общему сыну, взял две путёвки в Коктебель. Я тоже поехал туда на предмет переговоров о будущей судьбе мальчика. (Оля хотела его забрать.)
Два дня я там жил. Напивался к концу дня. И «пасли» меня Галя Евтушенко и Оля Окуджава. Они меня пасли, укладывали спать, водили «мочить» в море, — они вообще обо мне заботились. Они понимали степень моей напряжённой огорчённости или огорчённой напряжённости и пытались меня как-то привести в чувство. Я очень это хорошо помню, и всегда был Оле за это благодарен.
Кстати, вспоминается одно интересное событие, не связанное с присутствием Булата. Я не поручусь, что моя версия самая точная, но я участвовал в том чествовании Евтушенко, с которого, из-за разговора о Булате, был изгнан космонавт Виталий Севастьянов. Я его знал, и у нас были добрые отношения. Будучи таким чуть-чуть совковым, видимо, уже тогда он стремился в каждом отдельном случае настоять на своём, обязательно доказывая, что он прав, и в любом случае, не желая признаваться в своей неправоте. На этой почве, собственно, всё и возникло. Потому что зашла речь о шестидесятниках, людях воевавших, но на фронте не вступивших в партию, — кто и зачем стал вступать в партию после войны.
Я думаю, это происходило в Переделкине летом 1972 года, а значит, Жене исполнялось сорок. Мы приехали туда втроём с двумя общими нашими с ним якутскими приятелями. Один из них был его спутник по путешествию на «Микешине»[2] — Валерий Черных. А второй — их общий приятель Володя Сивицкий. И это были ребята-геофизики — одним словом, такое якутское геофизическое начальство.
Они притащили то ли какой-то огромный арбуз, то ли какую-то иную крупную вещь, которую мы везли в машине, когда ехали туда. Столы стояли в саду, на свежем воздухе. Но акустика была вполне хорошая. Собралось человек восемьдесят, наверное. Думаю, не больше, но и не меньше. И Севастьянов стал утверждать, что надо быть последовательным: если уж ты не принимаешь эту страну и её устройство, то не надо налаживать с ней «интимные» контакты — вступать в руководящую этой страной коммунистическую партию. Женя что-то возражал. И тут Виталий вполне, я бы сказал, заурядно, не собираясь это особенно подчёркивать, когда речь дошла до конкретного примера, назвал имя Булата. И Евтушенко резко отреагировал — просто выгнал его, сказав: «Уходи! Человек, который может такое сказать о Булате, не должен сидеть за моим столом». Примерно так это было. Я при сём присутствовал… Виталий встал и ушёл. В общем, было довольно неприятно. Хотя забылось. За этим столом много пили.
Потом Булат надолго замолчал. В смысле замолчал публично.
Мы достаточно часто пересекались в Центральном доме литераторов, — в ресторане в Дубовом зале, где собирался настоящий писательский клуб. Мы были там завсегдатаями — значит, могли туда прийти всегда, даже без денег. Приходили люди, которые просто подсаживались к чужим столикам. Некоторые приходившие без денег просто шли к друзьям, а кого-то из посетителей кормили официантки в долг. Такое тоже бывало, и это было нормально. Вот там мы периодически виделись с Булатом, встречаясь тем или иным способом. Но ничего памятного и существенного из этих пересечений я не припоминаю.
2
В июле-августе 1967 года Евтушенко в качестве боцмана участвовал в арктической экспедиции газеты «Известия» и Иркутского отделения Союза журналистов СССР, которая на старинном сибирском карбасе спускалась от верховьев реки Лены к Северному Ледовитому океану (см.: