Увлеченные друг другом, два вождя не заметили, как пали все хирдманы обеих команд. Как последний датский воин слабеющей рукой вонзил меч в живот урману и тут же оступившись в темноте, упал за борт - израненное тело не смогло долго сопротивляться воде, и тяжелая кольчуга утянула бойца на дно пролива. И не было товарища подать руку. И была эта смерть ужасна, так как проигравший ушел в Валгаллу к светлому Одину, умерев с мечом в руке, а победитель отправился кормить рыбу во владения мрачного Ньерда. А два предводителя, как два призрака, тенями носились по палубам, перескакивая с одного корабля на другой.
Уже утренняя заря загорелась над морем, а два мужа, все стояли друг против друга. Меч с трудом поднимался, руки онемели, и сил больше не было даже для ругани.
Олаф в упор смотрел на своего противника, устало привалившегося спиной к мачте, ненависть уже прошла, исчезла и обычная злоба, вытесненная непомерной усталостью, но в конце-то концов надо было закончить дело.
Олаф весь подобрался, собрал последние силы и, размахнувшись, врезал боковым ударом в голову Хэймлета, но тот успел пригнуться. Удар настолько был страшен, что меч, не встретив вражеской плоти, по касательной врубился в мачту на полторы ладони и застрял там. Олаф, уперевшись ногами в основание мачты, онемевшими руками пытался вырвать его оттуда. Хэймлет с вымученною улыбкой двинулся к Торкланду.
Мачта пронзительно затрещала и начала крениться, канаты, поддерживающие ее, в пылу боя были обрублены, и, получив удар в основание, ствол мачты повалился. Олаф в последний момент попытался отскочить в сторону, но поздно дерево рухнуло ему на голову, сминая повидавший виды шлем, искры посыпались из глаз, и викинг, упав на палубу, отключился. Рухнув, мачта начала валиться за борт и, спружинив, обломанным концом врезала в грудь Хэймлету, выбросив дана за борт.
Хэймлет перед боем не надел кольчугу, и это спасло ему жизнь. Будь на нем кованая рубаха, у него едва ли хватило бы сил после буйно проведенной ночи бороться с морской стихией.
Вынырнув, он начал барахтаться в ледяной воде, издава хрюкающие, булькающие звуки, пытаясь дотянуться до каната, свисающего с борта драккара...
"Нехорошо,- была первая мысль приходящего в себя Олафа. - кто это вздумал нарушать тишину такого прекрасного утра? "
Его взгляд, устремленный в утреннее небо, остановился чайках - морских стервятниках, огромной стаей почему-то собравшихся над кораблем.
"Почему я проснулся на чужом корабле и где мои люди? - проскочила вторая мысль.- Это ж надо было так напиться!"
Олаф приподнял голову, и в поле зрения попал пенек сломанной мачты посреди палубы - он все вспомнил! Жуткая боль огнем пронзила затылок, но мужественный Олаф все же нашел в себе силы приподняться еще раз и заглянуть за борт.
- Что лыбишься, бородатый? - прокричал барахтающийся внизу Хэймлет.- Подал бы вон тот канат, тебе только руку протянуть.
От вида этого зрелища у Торкланда мигом прошла головная боль, но что-то еще заставляло голову неметь. Он поднял руку и обнаружил у себя на черепе смятый, сплющенный шлем, туго сдавливающий виски. Олаф дернул, но шлем не поддался, он взялся двумя руками - безрезультатно, он что было силы рванул его, лишь с третьей попытки шлем соскочил с головы и, отлетев в сторону, обиженно закатился под лавку. Олаф облегченно вздохнул и, вспомнив о том, чем он занимался до борьбы с изуродованной железякой, снова перегнулся через борт драккара.
- Ну так что, подводный конунг, как насчет того, чтобы уступить дорогу славному Олафу Торкланду?
- Ну что тебе сказать, бородач, плыви, коль тебе нужнее. Повенчал ты меня с хозяйкой пролива, что и говорить. Слышь, подал бы ты канат, а то я сейчас тут все себе отморожу, а когда стану помирать, на меня ни одна валькирия не позарится.
- Ладно уж, выныривай, следовало бы тебя отправить в хель, но, как я вижу, все твои ребята перебили всех моих и сами погибли, а у меня кнарр эля за кормой, выходит, ты мне живым нужен.
Он опустил канат пониже, давая возможность Хэймлету ухватиться за него, потом потянул, от усилия в голове опять затрещало, и Олаф ограничился тем, что просто крепко зажал канат в руках, не давая сползти в воду и предоставляя конунгу возможность самому взобраться на борт.
- Ползи, датчанин, сам, коли можешь, я тебе не помощник, меня твой корабль покалечил.
Хэймлета два раза приглашать не понадобилось, он стрелой взлетел вверх по канату и, перевалившись через борт, обессиленный, рухнул на палубу драккара. Вода ручьями стекала по его одежде.
- Я не знаю, что такое обезьяна или как ты меня там называл, датчанин, но ты сейчас выглядишь хуже,-рассмеялся Олаф.
Хэймлет чуть-чуть полежал на палубе и, встав, пошел на корму разыскивать в образовавшемся беспорядке свои вещи, чтобы переодеться. Олаф попробовал еще раз приподняться со скамьи, но резкая боль снова остановила его.
- Ну, Гармова мать,- выругался викинг,- угораздило же меня встретиться с этим ненормальным.
Из трюма появился Хэймлет в новом кафтане и новой шапке из черно-бурой лисицы.
- Так что, Олаф, где, ты говорил, у тебя полный кнарр лекарства? Не вон та ли хольмгардская посудина, болтающаяся на веревке?
Он взял в руки канат и поднапрягся, пытаясь подтянуть вжавшуюся в скалы ладью к борту драккара, но корабль был слишком тяжел. Видя его никчемные попытки, Олаф опять попытался встать. Было больно, но славный эль манил к себе, и Олаф превозмог боль. Он поднялся с лавки и тяжелыми шагами направился к Хэймлету. Взявшись за канат, он двумя ногами уперся в палубу, крякнул и сдвинул посудину с места - кнарр тронулся. Оставляя вокруг себя разводы на спокойной утренней воде пролива, ладья, как покорная раба, медленно, но послушно плыла к своему хозяину.
Олаф довольно потирал еще не отошедшие после битвы ладони, предвкушая великую тризну по безвременно ушедшему в чертоги Одина его славному хирду.