– Я? Оставить? Но почему?
Дон Амадео смутился и пробормотал:
– Чтобы… я не хотел бы, чтобы с вами что-то случилось, дон Луис. Ведь это же мне пришла в голову мысль о вашем возвращении…
– И я вам за это очень признателен.
– Да, но я чувствую себя в ответе перед вами, перед сеньорой.
Луис неожиданно отодвинул тарелку.
– Послушайге, дон Амадео, давайте договоримся один раз и навсегда. Ваше дело - заниматься организацией, а мое - выступать. Когда вам надоест ваше занятие,- вам достаточно будет об этом сказать прямо; если же мне надоест выступать, то я перестану это делать, не спрашивая ни у кого разрешения. И вообще, дон Амадео, если вы боитесь за свои деньги…
Тот подскочил на стуле, словно его ужалила оса.
– Я боюсь не за свои деньги, а за вас, дон Луис!
– В таком случае, будьте спокойны, амиго. Мне вовсе не хочется умирать, и я сумею предпринять необходимые меры предосторожности!
Консепсьон, сухой тон которой нас удивил, с горечью обратилась к мужу:
– Неужели ты думаешь, что Гарсиа и Алохья хотели умереть?
Вальдерес схватил тарелку с десертом и с яростью бросил ее на пол. Она раскололась на маленькие кусочки.
– Замолчи!
Никогда прежде я не слышал, чтобы Луис так разговаривал с женой. Единственным объяснением этому я считал страх, тот самый, появление которого я заметил в Ла Коронье. Он продолжал свою медленную работу.
– Замолчи, Консепсьон! Все замолчите! А вы, Рибальта, просто вы боитесь, что я не выдержу, и ваши грязные деньги пропадут!
– Уверяю вас…
– Замолчите! А тебе, Консепсьон, уже удалось швырнуть меня оземь пять лет тому назад, но предупреждаю, сегодня это у тебя не получится!
Не досталось только одному мне. Луис встал и, не извинившись, вышел из комнаты. Дон Амадео был огорчен больше всех:
– Извините меня. Я начал этот разговор не из плохих намерений, наоборот… Я надеялся, что дон Луис поймет.
Я попытался успокоить его:
– Сейчас Луис просто не в состоянии слышать что-нибудь подобное. Уверен, что после смерти Гарсиа, гибель Алохья очень сильно его потрясла. Он боится, чтобы опасения не переросли в панику. И если хотите знать мое мнение,- он недалек от срыва. С ним нужно быть очень деликатным.
И добавил для Консепсьон:
– …И не обращать внимания на его слова и жесты, которые, скорей,- защитная реакция.
Она улыбнулась мне:
– Спасибо, Эстебан…
– С вашего позволения, я пойду к нему. Нехорошо оставлять его одного в такой момент.
Я нашел Луиса сидящим у дерева, под которым у меня произошел первый серьезный разговор с Консепсьон. При звуке моих шагов он поднял голову с самым агрессивным видом, но, увидев меня, успокоился.
– А, это ты…
Я сел рядом с ним.
– Что с тобой, Луис?
– Мне опротивел этот Рибальта со своими деньгами! Чего ему бояться? По сравнению с моим первым выступлением во Франции нам платят все больше и больше. К концу сезона я буду получать столько же, сколько Домингуин!
– Ну а Консепсьон, она-то думает не о деньгах, Луис.
Он неприятно рассмеялся.
– Да уж! Все ее счастье состоит в том, чтобы собирать апельсины, продавать их, один раз в неделю заезжать в Альсиру, чтобы разыгрывать там светскую даму, и один раз в месяц ездить в Валенсию, чтобы тратить эти деньги. Она стала крестьянкой в большей степени, чем те, кто не выезжал отсюда, не знаю уже в котором поколении! Но я, Эстебан, не из этой породы! Я рожден не для того, чтобы стоять в конюшне! Мне нужен воздух, движение, риск, музыка.
– И крики "оле!".
– А почему бы и нет? Когда я вижу, как они вскакивают с мест и выкрикивают мое имя, мне кажется, что я обладаю ими, как своими рабами. Это ощущение пьянит больше алкоголя. И они еще хотят, чтобы я отказался от того, что составляет и всегда составляло мою жизнь? Никогда!
Я не знал, что сказать, чтобы не обидеть его. Чуть подумав, я осторожно попытался:
– Их беспокоит то, что случилось с Гарсиа и Алохья. Ты это должен понять, Луис, даже если не согласен с ними.
– Ну и что? Наша прогрессия не для школьниц! Нам хорошо платят именно за риск. Когда быкам на рога станут одевать защитные шары, нам будут платить не больше, чем циркачам, которые разъезжают на деревянных коровах! Всегда были раненые или погибшие тореро. И что из этого? В автогонках тоже бывают жертвы. Но их же не запрещают из-за этого! И если существуют хорошие тореро, то значит можно избавиться от страха перед быком!
Он лгал. Я почувствовал, как дрожали его пальцы, когда он взял меня за руку.
– Скажи, наконец, Эстебан, ведь ты разбираешься в этом лучше остальных, хорошо я работаю или нет?
– Отлично, Луис.
– Следовательно, я принадлежу к тем, у кого больше всего шансов избежать рогов быка. Я бы никогда не допустил такой ошибки, как Гарсиа. А случай с Алохья - это судьба… Может быть, он забыл проверить свою экипировку?
К чему было говорить ему правду? Я только бы расстроил его и все равно не добился бы отказа от выступлений.
Мы вернулусь в дом, где нас ждали Консепсьон и Рибальта, которые обрадовались, увидев, что Луис улыбается. Кроме того, он извинился с той непринужденной манерой, которой он всегда пользовался в трудные моменты, попросив жену и гостя отнести вспышку его плохого настроения на счет гибели друзей, а также его усталости. Кроме того, Луис был уверен в удачном выступлении в Хуэске и утверждал, что после него никто и никогда в мире корриды больше не сможет оспаривать его мастерство. В подтверждение своих слов он предложил дону Амадео обсудить программу на конец сезона. Обрадованный импрессарио вытащил из кармана свои бумаги, разложил их на столе и принялся комментировать наши будущие выступления.
– Итак, 10-го вы будете выступать в Хуэске. Похоже, это будет достаточно просто, потому что вы будете практически единственным на афише. В следующее воскресенье - Толедо. Там будет значительно сложнее, ведь толедцы считаются знатоками корриды.
– Ничего! Я всегда очень хорошо выступал в Толедо. Этот город вдохновляет меня.
– Тем лучше. Затем мы будем в Хуэльве, после - в Малаге. Практически, все время мы остаемся на юге.
– Потом мы едем в… А, нет, я забыл, что отказался.
– От чего вы отказались, сеньор?
– От корриды в Линаресе, назначенной на 28-е этого месяца.
– Почему? Они плохо платят?
– Наоборот! Это был бы самый большой гонорар за весь сезон!
– Тогда в чем дело?
Дон Амадео бросил взгляд в сторону Консепсьон, затем в мою сторону, как бы прося о поддержке, но мы оба молчали. Тогда он улыбнулся, но эта улыбка была похожа скорее на оскал.
– Я… я подумал, дон Луис, что вы не станете выступать в Линаресе.
Лицо Консепсьон напряглось, и она закрыла глаза, как бы вновь переживая тог день, когда погиб Пакито.
– А почему я не стану выступать в Линаресе, сеньор?
По тому, как у Луиса запульсировала вена на виске, я понял, что им овладела ярость.
– Потому что, похоже, у вас остались неприятные воспоминания о Линаресе, и я опасаюсь, что это не позволит вам хорошо выступить.
Вопреки ожиданию, Луис не взорвался гневом. Он повернулся к Консепсьон:
– Это твоя работа?
Я воспротивился:
– Нет, Луис,- моя.
Он с удивлением посмотрел на меня.
– Твоя? За кого же меня принимаешь - за девочку-истеричку?
Он медленно встал.
– Послушайте, вы все. Я - тореро и только тореро. Воспоминания - это одна вещь, а бой - другая. Если бы было невозможно выступать на арене, где произошло несчастье с вашим другом или с вами самими, пришлось бы закрыть большинство арен в Испании. Сеньор Рибальта, если вы не подпишете контракт с Линаресом, я от вас уйду, даже если мне придется для этого начать против вас судебный процесс!
Я выехал из Альсиры на день раньше Луиса и Консепсьон, с которыми договорился встретиться в Мадриде, откуда мы вместе должны были ехать в Арагон.
Ужинал я с Ламорилльйо и его женой. Кончите, родившейся в Валенсии, превосходно удавалась паэлла[69].