- Далеко идти то? А то может на коне довезу тебя?
Она замахала на меня руками и с опаской посмотрела на моего Ворона.
- Что ты, Олечич Воиславович. Боюсь я твоего коня. Чёрный он, как Ящур, да глазом косит злым.
Что есть, то есть. Ворон мой злой конь. Только меня признаёт. Ни у кого из рук ничего есть не будет, сразу укусит. А в сече какой лютый. Вражьего коня грудью сбивает, кусается. Как своих собратьев кусает, так и воев. Купил я его четыре года назад, жеребёнком. У купцов с юга. Половину своего серебра отдал за него. А он уже тогда злой был, пришлось приучать, где лаской, а где и силой. Зато каким конём стал. Верным товарищем мне. Сколько раз он мне жизнь спасал, из сечи раненого выносил на себе. А один раз, в прошлом годе, оглушили меня палицей-булавой. Рухнул я с Ворона на землю. А он встал на до мной и никому не позволял ко мне подойти.
Защиту я ему сделал. У кожевников заказал попону, что закрывала ему спину, круп. На попоне металлические пластины были нашиты. И вторую бронь такую же на грудь ему. От стрел защищает хорошо.
И ещё пёс у меня есть. Да не простой. Старинная порода. Сейчас уже почти не осталось её. Это боевые римские псы. Их вывели ещё легионеры Великого Рима. Я его два года назад взял щенком на Сицилии. Ходили мы тогда в поход с нурманами Эрика Рыжего. Бриттов воевали, в ужас их вгоняя, франков, иберийцев. Магриб навестили, а потом и Сицилию. Хорошо тогда сходили. Достаточно я хабара взял, добычи то есть.
- Не боись, Жданка, Ворон тебя не тронет. Он жеребец конечно злой и даже лютый, но деву не обидит.
- Всё равно, боюсь я его. Ты садись на своего коня, а я пешком пройдусь.
- Тогда и я с тобой пешком пройдусь.
Взял Ворона под уздцы и мы пошли с девой. Гром рядом бегал, то исчезая в зелёной чаще, то появляясь вновь рядом, словно из неоткуда. Жданка при его внезапном появлении вздрагивала, с опаской косясь, а Гром смотрел на неё, вывалив свой красный язык и словно смеялся, подтрунивая над пугливой девой.
-Гром! - С укоризной в голосе сказал несносному псу. - Хватит Жданку пугать. Иди кого другого напугай.
Громша мой, как я его иногда ласково звал, был пёс весёлый, любил побегать и поиграть, молодой ещё кобель. Но дело своё знает уже туго. Со мной в походы ходит и в битвах-сечах участвует. И не только на суше, но и тогда, когда в поход шел на кораблях, будь то драккары нурманские или снеки варяжские.
Гром посмотрел на меня с обидой, что это ты хозяин поиграть не даёшь? Я же отрицательно покачал головой. Шли с девой разговаривали. Она сначала смущалась, но я видел её глаза, которые блестели любопытством и ожиданием чего-то неведомого. А я ведь за свою жизнь много земель исходил, да морей бороздил. Разные города, селения и народы повидал. Рассказывал её и про франков и про саксов. Бритов и иберийцев, коих ещё испанцами кличут. Про народы Магриба, где под жарким солнцем рождаются люди с кожей, как уголь черной. Жданка слушала меня, широко раскрыва глаза. Под конец совсем осмелела, иногда не верила и говорила: "Врёшь поди? Как такое может быть?" И кто мне это говорил? Мне, княжьему гридню, какая-то синеокая пигалица. Но я не злился. Наоборот посмеивался. Забавно смотреть на неё было и в тоже время радостно, даже не знаю почему. Много за мою жизнь я баб да девок видел, и знал их. Согревали они ложе моё. А как хотите, когда большие и малые города на меч брали, то полонянок много было, любых на выбор. Разные они всё были и белокурые с глазами, как лёд северных фиордов, так и рыжие. Смуглые с глазами-антрацитами, горячие дочери жаркого юга. Да только ни одна из них мне сердце не тронула. Многие мои побратимы из таких походов себе женщин привозили, кого наложницами оставляли, а кого и в жёны брали. Те детей им рожали. Только я всё один был, как волк-одинец. Мне даже и князь Вадим Хоробрый выговаривал:
- Олечич, что ты всё один, да один? Жену пора в дом вводить. Детишками дом наполнять.
- Княже, какой дом? Я в дружинном тереме живу. Там мой дом.
- Что всю жизнь в дружиной гриднице жить собрался? Мало у тебя злата-серебра? Пора свой терем делать. Место я тебе выделю или готовый уже выбери.
- Не хочу я княже. Не встретил я той единственной, ради которой жить готов.
- Не встретил он! И что, так и будешь одинцом бегать, до седых волос? Твой род известный, Олечич, род воев свирепых и лютых, что с Атиллой ещё ходили на Рим. Твой долг продлить его, не дать угаснуть, сгинуть. Если допустишь это, как в ирии светлом в глаза пращуров своих смотреть будешь? - Я молчал, насупившись, а князь продолжал мне выговаривать. И старые гридни да бояре бывшие тогда в гриднице, кивали головами, в знак согласия. - Что тебе надо, Олечич? Купеческую дочь? Пожалуйста. Посмотри какие красавицы у них. Выбирай. Или из боярского рода? Тоже отказа не будет породниться с тобой, частичку славы пращуров твоих в свой род забрать. Или давай к бодричам обратимся, лютичам. У их вождей девы подрастают. Или у нурманов возьмём. Тот же Эрик Рыжий, дочь у него есть, говорят красавица каких поискать. Да и сам конунг, я знаю, не против бы был. Даже мне намекал про тебя, после вашего похода к Сицилии. Чего молчишь, гридень? Нечего сказать? Всё по любви хочешь? А если не встретишь такую, что делать будешь? Жаль у меня ни сестры юной нет, ни дочери такой же. А то оженил бы тебя и спрашивать не стал. Своим княжьим повелением.