Физик по фамилии Заяц, вспоминал Борисов, его «ненавидел. Люто. По его науке я был самым отстающим. Он влетал в класс как петарда. Мы еще не успевали встать, чтобы его поприветствовать, а он кричал с порога: „Борисов — два!“ Я ему: „За что?“ А он мне снова: „Два!“ Да так, что чуть гланды не вылетали».
«Я был безнадежным учеником, — признавался Олег, — но все-таки определение свирели (то есть обыкновенной дудки с точки зрения физики) он заставил меня выдолбить. По сей день помню: „…при введении воздуха в какую-либо пустотелую трубку струя попадает в узкий канал в верхней части свирели и, ударяясь об острые края отверстия…“ И так до бесконечности.
„Материализм и эмпириокритицизм“ тоже не давался. Но тут педагог был настроен по-философски. Он размышлял: „Ты, Борисов, знаешь на ‘кол’, остальной класс — на ‘два’, твой сосед Степа (а он был отличник) знает на ‘три’, я знаю на ‘четыре’. На ‘пять’ — только Господь Бог, и то — с минусом“. Олег пытался возразить, откуда, дескать, Господь что-нибудь знает об эмпириокритицизме? Педагог соглашался: „Тогда на ‘пять’ знает только автор учебника“».
В Ткачах Олег с друзьями-одногодками и Лев пасли коров и телят. Олег с друзьями на лошадях. Льву как-то сказали, чтобы он загнал всех назад, а сами куда-то ускакали. Один теленок отбился от стада. Лева пошел за этим теленком. Сквозь высоченную траву. И вдруг хвост этого теленка исчез из поля зрения мальчика. А потом исчез и он сам: провалился в яму с отходами. Вслед за теленком. Остался по шею в этом навозе (Лев Иванович потом шутил: «И так вот я — я всю жизнь. Но — не до конца»). Олег с друзьями подоспели вовремя, пришли на помощь и вытащили их. Сначала — теленка…
Жили после войны впроголодь. Поколачивали пионеров из лагеря за то, что они сыты и хорошо одеты. Сами, конечно, хотели одеться получше, парнями уже были, носили брюки клеш и клинья специальные вставляли, аккуратно подшивали белые воротнички. «Зимой, — вспоминал Борисов, — ходили в ботиночках — все в валенках, а мы в ботиночках, носили „прохоря“, это сапоги такие с мягким голенищем. Помню, как первый раз я напился пьяным, на руках домой принесли… Моя это жизнь была, мо-я!»
В некрасовской Карабихе каждый, писал Борисов, «из нас уже знал: „…ты и убогая, ты и обильная…“». В двух шагах от усадьбы поэта — почерневший сруб обитавшего в Карабихе музыканта, Льва Ферапонтовича. К нему в обучение Надежда Андреевна, неожиданно подарившая сыну на день рождения дешевенькую скрипку, и решила его отдать — приобщить тем самым к высокому искусству. Большого горения заниматься, что видно из дневниковых записей, у мальчика не было, однако по радио он услышал «Крейцерову сонату» («Помню, — говорил, — как сейчас — играли Полякин и Нейгауз»), и ему показалось, что точно так же, в таких же «варварских темпах» и он будет играть — завтра же…
«Скрипач, который открыл дверь, — вспоминал Олег Иванович, — был почти коротышкой. По своей тонкости напоминал линейку. Как и на большинстве мужского населения, на нем была торжественная голубая майка навыворот. Изрядно вылинявшая, в пятнах от керосина. Для меня еще долго оставалось тайной, почему он носил, не снимая даже дома, свой серо-коричневый кепи. Только однажды приподнял его, чтобы вытереть испарину с лысины… В день нашего знакомства он выхватил мой футлярчик со скрипкой и высек из нее нечто полякинское. Я никогда не думал, что инструмент, сделанный на мебельной фабрике, способен произвести такое чудо. Он еще выкрикнул: „К черту эти ‘Амати’! Начинайте с такого инструмента, чтобы душу, как стеклорезом!..“».
И к мальчику залетела искра, которая разожгла целый костер. Залетела примерно на полгода. С тех пор как мама подарила скрипку и до момента, когда он отправился, чтобы помогать семье жить, грузить вагоны на станцию.
«Занимался я прилежно, — рассказывал Борисов. — На первых уроках он показал мне завиток, подбородник, ус и все, что положено. Но уже на третьей неделе занятий открыл передо мной ноты Моцарта — это был Пятый скрипичный концерт в ля мажоре. Для своих лет я сообразил довольно быстро. „Но ведь мне еще ноты учиться читать… как же я?..“ — „А очень просто!“ И он изложил суть своего метода.
— Никаких гамм, никакой акробатики! Будет высокая музыка! Человек должен понимать, на какую высоту предстоит прыгнуть. Долго придется на месте топтаться, но зато удовольствие от соприкосновения… дрожать будешь, плакать от бессилия. А что эти гадкие упражнения?.. Только отобьют охоту… — Он взял скрипку и с благоговением вывел первую тему. — До этого — оркестровое вступление. Оно показывает: идет повседневная жизнь, вертушка работает… Ты еще в животе матери. Ты — плод, сформировалась только пуповина, пальчики на ручках еще крохотные… Подлетает ангел, тихий ангел — как у Чехова. Спрашивает на ушко: