-- Создать подходящий климат, -- Лимцова лопнула жвачкой. -- А юноши с максимализмом головного мозга сами подхватят нужную идею. Тем и занимаемся.
И, выдержав паузу, добавила:
-- А бомжей жалко. В психушку бедняг упрятали. Страшнейшая участь. Пичкать психотропной хренью каждый день…
-- Они были слишком говорливы. Такие всему городу всё растрещат.
-- Уж лучше бы мы их пристрелили.
-- А это может вызвать вопросы, -- сказал Нойманн. – Хоть они и бездомные, но убийства могут выйти боком. Куда проще упрятать в лечебницу. Особенно в этом случае.
-- А что насчёт Бомжа с Дробовиком?
-- Его поймать сложнее. Он просачивается даже сквозь пальцы ФСБшников. Да и горожане его поддерживают. Он в некотором роде – символ города.
-- Вот если он пустит слушок о Твари – тогда нам точно конец. Всех уволят. Народ прислушается к бомжу с дробовиком.
-- Можно, конечно, попробовать его поймать. Но это трата ресурсов Отдела, а наш главный головняк на ближайший месяу – это «Плоть».
-- Интересно, как Бомж с Дробовиком уделал Тварь, -- задумалась Лимцова. – Наши группы спецназа потеряли пятнадцать человек, а он отстрелял Тварь одним лишь своим ружьём.
-- Тварь ослабела. И нам нужно торопиться, пока она вновь не набрала сил.
-- А что, если использовать Бомжа в качестве приманки? Тварь наверняка захочет мести.
-- Слишком сложный план. Наш текущий план куда проще.
Лимцова кивнула рыжей головой. Некоторое время они ехали в тишине, пока не зашумело устройство связи.
-- Нойманн, Нойманн, -- раздался из динамиков голос Варшавского.
-- Да, слушаю, -- ответил Владимир. Сердце тут же забилось, в предвкушении чего-то хренового. Если на связь выходит сам Варшавский, то значит что-то случилось.
-- Vivereсбежала. Та тварь из Антарктиды, помнишь?
-- О боже мой, -- внутри Нойманна сразу же всё оборвалось. Ну что за день? – Она в местах скопления людей?
-- Чтобы Vivere нанесла вред – ей не обязательно быть в местах скопления. Споры уже попали в атмосферу. Отряды дезинфекции и ликвидации выдвинулись. Займись этим. Координаты я скинул. Поторопись. И постарайся в этот раз всё провернуть успешно.
-- Хорошо, выдвигаюсь…
Нойманн врубил сирену. Лимцова открыла планшет и назвала место, куда следовало ехать.
-- Пиздец… -- только и сказал Нойманн.
-- Работа, -- развела руками Анита. Конечно, ей же не нужно будет руководить операцией. Сидит себе, собирает информацию…
Лет десять-пятнадцать назад эта Vivereподняла столько шума! Геморроя с ней было много – одна из самых дорогостоящих операций Отдела, ведь всё происходило в тяжелейших условиях, в Антарктиде, на глубине одной из трещин. Без жертв не обошлось, но ситуацию взяли под контроль. Владимир когда-то читал отчёты о кошмарной древней инфекции, опустошившей одну из российских станций. Инфекция из конца палеозоя, произошедшая от плесени, паразитировавшей на раннедевонских риниофитах… Тогда поговаривали даже о конце света, ведь в древности эти споры, согласно одной из гипотез, спровоцировали массовое пермско-триассовое вымирание.
А теперь одну из этих тварей по чьей-то дурной прихоти уволокли сюда. Для изучения необычного строения её тела. Может, даже для разработки биологического оружия – Владимир не был посвящён во все детали, но именно так, скорее всего, и было. Он вытянул сигарету. Хотя бы так успокоиться.
-- Прямо в машине? – поморщилась Анита.
-- Потерпишь! Я же терплю твои постоянные чавканья этой блядской жвачкой!
Часть 2
Саня ещё не отошёл до конца от воздействия психоделиков и совсем сбился в ощущении времени. Казалось, что в ужасных галлюцинациях прошли тысячелетия. Его жестко допрашивали, а врать под этими препаратами было невозможно – мысли просто рассасывались, было неясно, как извернуться, как не выложить всё. А если удавалось на секунду уловить ясность мышления и попытаться слукавить – на мозги тут же обрушалась волна негативных эмоций. Без ущерба для психики следовало говорить чистейшую правду. Впрочем, Саня бы им все рассказал и так, всю правду, но про организацию грабежей инкассаторских машин он бы предпочел умолчать. Под препаратами же он доложил, казалось, абсолютно все о своей жизни.
Теперь он лежал на твердой шконке, запертый в бетонной камере. Здесь его и допрашивали. Камеру слабо освещала лампа холодного белого света. Ясность в голове наступила недавно, поэтому Саня знакомился с комнатой заново, разглядывал трещины, поры в бетоне. Ещё недавно по стенам плясали черти и тысячи кровоточащих глаз. И зачем так жестоко? Сможет ли он теперь вообще оставаться психически здоровым?