– Сидим, – сказал он. – Время идет. Рыба идет. Ловить надо. Сдавать.
– Мы все, Славка, сюда не за цветочками приехали, – сказал Муханов. – Чего попусту слова тратишь?
– В такое время, – убежденно продолжал Братка, – лучше всего выпить спирту, хорошо поесть и лечь спать. И наутро будет хорошая погода. Это я вам точнее радио говорю.
Все оживились, ибо идея понравилась. Братку и решили послать в поселок, как человека, знакомого с обстановкой, что при «сухом законе» небесполезно. Решили, что он получит из причитающихся денег рублей сто, купит спирту, папирос, разные там консервы побаловаться.
– Доверенность надо написать, – сказал Санька. – Не дадут одному без доверенности.
– Это в Москве у вас на каждом шагу доверенности, а меня здесь любой знает, – ответил обиженно Братка.
– Я с тобой, – вдруг сказал Федор. – Интересно мне кое–что.
– Не доверя–яешь все–таки, Оспатый? – усмехнулся Славка.
…Они вернулись через три часа. Федор кинул пустой рюкзак на пол и селена койку. Братка в сенях отряхивал снег.
– Не выгорело? – упавшим голосом спросил Муханов.
– Хуже, – ответил Федор. – Денег нет.
– То есть как нет? – недоверчиво спросил Муханов.
– А так, все наши тонны деду пошли.
– Как деду? Почему деду? – заговорил Славка.
– По документам. Амортизация лично ему принадлежащих сетей по договору. И по тому же договору гарантированная зарплата – по 300 рублей в месяц – с марта, как бригадиру–инструктору перечислена на дедов счет в районной сберкассе.
– Так, – ошалело сказал Славка. – Так.
– Все именно так. Штемпеля, печати. Большой закон–ник наш дед.
– Первый раз. За десять лет. Поверил, – сказал в тишине Славка от своего окна. – Ну, дед, держись!
– Сядь, – сказал Федор. Славка сел.
– У него, гада, там где–то взрывчатка есть, – сквозь зубы сказал Муханов. – Заложу сейчас под койку, от избы ничего не останется. Идем, Федор?
– Мелкий вор, гнида, все по закону сделал, – с горьким презрением сказал Федор, – много видал я таких и об этого ни рук, ни глаз пачкать не хочу.
Муханов вышел. Санька кинулся вслед за ним.
Перед дедовой избой лежал девственно чистый снег, Муханов пропахал его сапогами и дернул дверь так, что чуть не отскочила ручка.
Крохотное оконце в дедовой избе едва пропускало свет. Он лежал на койке, и белая его голова выделялась на фоне темной подушки.
– Дед, – сказал Муханов, – мы в правлении были. Ты что же, а, дед?
– Плохо мне, ребята, – прошелестел дед. – Совсем плохо.
– Ты про деньги скажи. Про рыбу.
– Вот здесь, – дед поцарапал слабой ручкой где–то около живота, – вот здесь совсем плохо.
– Прикидываешься, старая выжига, – сказал Муханов.
– Врача бы, врача, а, ребята?
– Лежи, дед, – беспощадно сказал Муханов. – А сети твои мы заберем.
– Неправильный ты, Коля, неправильный, – прошелестел дед. – Дерутся ведь сети, портятся, а они денег стоят. Больших денег. Я, может быть, всю жизнь собирал эти сети. И вот: новая река, сам хозяин. Последний раз хотел половить на новой реке, и все. Дом у меня хороший… Врача бы…
– Ладно, – сказал Муханов. – Очнешься, поговорим. А сети твои – прощай…
Два дня дед лежал в своей избушке, и только Муханов упомянул о нем:
– Прикидывается, сволочь, на жалость.
На третий день дед выполз на порог и спросил:
– Ребята, вы звери, что ли? Помираю.
– Толька, иди в поселок, вызывай вертолет, – сказал Федор.
Толик кинулся в избушку и выскочил оттуда с двустволкой.
– Оставь ружье, – рявкнул Федор, и Толик, прислонив дробовик к завалинке, как пришпоренный, рванул по кочкам.
Вертолет прилетел. Врач пощупал дедов живот и быстро приказал нести носилки. На носилках дед смотрел в серое небо и тихо постанывал. Он исчез в железном грохочущем брюхе Ми–4. Исчез навсегда.
Два известия пришли на почту Нового Усть–Китама. Письмо от деда. «Положили меня, ребята, в больницу. Будет операция. Давно у меня уже язва желудка. Думал, долго с ней проживу, а врач хочет резать. Поругались мы все немного, но приеду и уладим миром. Все надо миром улаживать. Пуще всего берегите снасть. А я постараюсь скорее…»
Далее следовала длинная инструкция, как хранить и сушить сети, адресованная Глухому. Вторым была справка из больницы. «В результате нарушения больничного режима больной Мятлев Дмитрий Егорович 62 лет скончался от воспаления послеоперационного шва в брюшной полости». Была еще приписка: «Дед–то ваш будто золото закопал, все рвался. Обманул врачей, начал выписываться досрочно. Я его коешный сосед».