Загадочный хозяин комнаты, где мы жили, объявился. На пятый год. Пришла открытка: «Возвращаюсь в Москву, прошу освободить комнату к 1 февраля». И неразборчивая подпись.
Был конец ноября, Лида с утра куда–то ушла, я сидел (библиотечный день), курил и думал, как теперь быть. За окном было мокро, шел мокрый снег, тут же таял, леденел–черти что. Люди шли по тротуарам, как канатоходцы, ветер вздувал полы пальто.
Щелкнул замок.
– Входи, входи, – сказала Лида. И вошел Боря.
Он поздоровался со мной за руку, поставил на пол портфель, снял пальто и сел, поставив свой стул точно против моего стула. Боря улыбался, от ветра щеки его зарумянились, и на меня вдруг пахнуло покоем: как–нибудь все уладится.
Ляда ушла на кухню, гремела там посудой. Вышла с двумя чашками кофе и поставила на стол.
– Нет уж. Это не для меня, – сказал Боря и вдруг засмеялся неизвестно чему. – Лидок, принеси какую–нибудь кружку.
Он открыл портфель, вынул бутылку чешского пива и ловко карманным ключом сковырнул пробку. Пробка звякнула на пол.
– Ничего, я подниму, – сказала Лида и поставила перед Борей фужер.
Боря залпом выпил первый фужер пива, залпом выпил второй и вылил остатки. Закурил. Лида стояла сбоку от меня, спиной к окну. Она тоже закурила.
– Как я понимаю, нужна немедленно кооперативная фанза о двух комнатах, – сказал Боря и стряхнул пепел в мое кофейное блюдце. Он выжидательно смотрел на меня. И Лида смотрела.
– Нужна, – сказал я. – Где ее взять?
– Раз так, – Боря хлопнул меня по коленке, – нон проблемас, как говорят в Мексике. Тысяча сверху. И вся забота моя.
– Это очень недорого, – сказала Лида.
Боря вынул вторую бутылку пива. Пробка не открывалась, и Боря деловито возился с нею.
– Где ее взять? – сказал я. – За кооператив ведь тоже надо платить. А мои доходы…
– Возьми у своей матери, – сказала Лида. – У нее есть.
Боря всецело погрузился в возню с пробкой.
– Как же я возьму? Да она и не даст, – пробормотал я.
Лида молчала. Я посмотрел на нее. Она держала сигарету между пальцами, и я видел, что рука ее мелко дрожит. От этого и дым поднимался вверх такой интересной спиралькой. Лида смотрела на меня, я смотрел на эту дрожащую руку, и, не зная почему, мне вдруг стало жаль эту руку и Лиду, которая уставала на работе. Она работала каким–то клерком, делопроизводителем в Министерстве культуры, работы по профессии в Москве не нашлось. И как она злилась на эти бумаги. Иногда она останавливалась посреди комнаты и бормотала: «Я своего добьюсь, я своего добьюсь, я своего…» Я многое вспомнил и поэтому сам для себя неожиданно сказал:
– Я попробую.
Пробка открылась, забулькало пиво.
– Нон проблемас, – сказал весело Боря. – За деньгами я зайду послезавтра. За тысячей. Она ведь, сам понимаешь, старик, не мне.
– Боря на этом ни рубля не берет. И то, что так дешево, скажи спасибо ему, – добавила Лида.
– Для друзей. Только так, – сказал Боря. – Я на этом теряю, ибо буду должен своим друзьям, которые все устроят. Но для Лиды.
Он допил пиво.
Я чувствовал, что должен что–то возразить, поставить условие, я же мужчина, хозяин дома, и деньги, черт побери, мои.
– Но только в этом районе, – сказал я. – Я здесь привык.
– Разумно, старик, – сказал Боря. – Это за городом и в центре города. Тишина. Парк рядом. Этот район еще просто не все раскусили. Договорились, старик. На твоей улице не обещаю. Но поблизости будешь. Нон проблемас.
…Ночью я спросил Лиду:
– А что ты имеешь в виду, когда говоришь вот так: «Я своего добьюсь, я своего добьюсь». Чего ты должна добиться?
Лида молчала. Я слышал лишь ее короткое дыхание и видел огонек сигареты. По окнам проползал свет от автомобильных фар. Кто–то орал в трубку телефона–автомата под окном: «Тоня, ты меня слышишь. Тоня! А, черт побери!» Звякнул автомат, хлопнула дверь. Торопливые шаги.
– Я не для того кончала два института, чтобы подшивать бумажки в министерстве. Я должна быть завлитом в театре. И буду.