Потом в душе Рогожина затихали бесы. Герои, люди прежде всего почти во всем полярные: по корням, жизненному опыту, духовной устремленности,Мышкин и Рогожин - эти крайности сходились. Они словно правая и левая рука пианиста, у каждого своя партия, вместе - трагическая мелодия. Сущность же в разгорающемся светлом пламени, являющемся после кошмара ночи, после мрачной бури, унесшей жизнь Настасьи Филипповны. В устах актеров - текст "Дневника" Нижинского и реплики, написанные Бурыкиным. В целом же играется замечательная сцена - ночь, которую проводят Мышкин и Рогожин у тела убитой женщины.
Все понято и прощено. Все люди - братья, привести их к этому может только любовь... Из "Дневника" Нижинского: "...Я хотел бы заставить всех понять, что такое любовь, добиться от людей, чтобы они не сползли к духовной смерти, чтобы боялись этой смерти, которая идет от Бога, чтобы они улучшали сами себя, дабы избежать смерти духа... Не на иконах надо искать Бога, а в душах других людей"44.
Вот так и сыграна сцена Мышкина и Рогожина безумным Вацлавом и его отражением.
Вот так в спектакле игрой актеров все более утверждаются искания человеком собственной сущности, обычно остающейся нами не познанной. Нами, погрязающими в суете будней... В трагическом свете безумия, тем более личности сверходаренной, существо ее странно кристаллизуется, как и желание как бы заново проиграть прожитую жизнь, иногда несколько меняя ее катастрофический ход в соответствии со своими идеальными представлениями. Мышкин, единый с Рогожиным, - это и есть путь самого Нижинского к Богу, очищение, освобождение, отказ от мелочных забот и повседневных неурядиц. Это и осуществление мечты о примирении с окружающими, потому что Рогожин во многом отражает взаимоотношения Нижинского с Дягилевым, Ромолой, князем, случайными знакомцами и прочими, прочими, кто был на его пути.
Сознание Нижинского, перескакивая через пространство и время, свободно выхватывая и сопрягая события, которые вряд ли можно было бы сюжетно соединить и соответствующим образом организовать, таким способом строит свой особый, пусть и "вывихнутый" мир, где, оказывается, есть место для счастья. Причем счастья, связанного с живой реальностью.
Если эпизод как бы "по Достоевскому" - это разрушение и созидание себя заново, это размытые границы между жизнью и смертью, неожиданно сыгранные Меньшиковым и Феклистовым с элегической мягкостью, то воображаемая встреча с Чарли Чаплином соединяется не только в биографической подлинности этого события. Нижинский и Чаплин знали друг друга.
Чарли Чаплин всю жизнь играл, по сути, того же Божьего Клоуна... То же беззащитное в своей невинности создание, чистое дитя, потрясенное несправедливостью мира, но так и не принявшее несправедливость как закон бытия.
Чарли Чаплин оставил воспоминания о встрече с Нижинским. Это всего две страницы, но взгляд Чаплина подобен тому, о котором говорил Нижинский,взгляд "насквозь". Чаплин пишет: "Серьзный, удивительно красивый, со слегка выступающими скулами, он напоминал монаха, надевшего мирское платье..." И далее о Нижинском-танцовщике: "...следующим номером было па-де-де с Нижинским. В первую же минуту его появления на сцене меня охватило величайшее волнение. В жизни я встречал мало гениев, и одним из них был Нижинский. Он зачаровывал, он был божество, его таинственная мрачность как бы шла от миров иных. Каждое его движение - это была поэзия, каждый прыжок - полет в страну фантазии...
Никто не мог сравниться с Нижинским в "Послеполуденном отдыхе фавна". Несколькими простыми движениями, без видимых усилий, он создавал таинственный и страшный мир, таившийся в пасторальном пейзаже, в котором трагически метался его пылкий и печальный бог.
Спустя полгода Нижинский сошел с ума. Какие-то симптомы заболевания можно было заметить уже в тот вечер, в его уборной, когда он заставил публику ждать. Я случайно явился свидетелем того, как эта болезненно-тонкая душа, не выдержав, ушла из жестокого, раздираемого войной мира в иной мир в мир ее собственной мечты..."45
В спектакле "N" Нижинский во встрече с Чаплином просветленно красив без тени мрачности, подмеченной в чаплинских строках, без малейшего сходства с монахом. Напротив - у Меньшикова в этой сцене Нижинский почти безмятежен. Легко меняющий настроения, легко переходящий из одного душевного состояния в другое, невероятно импульсивный в общении с Чаплиным, конгениальной личностью, он буквально пронизан радостью. Синхронен в этом его "альтер эго", его двойник. Но он не повторяет Нижинского-Меньшикова. Чаплин-Феклистов оставляет точный зазор между двумя великими. Чаплин будто вносит покой в смятенное сознание Вацлава. В общении с ним Нижинский отказывается от слов. Все говорится в танце - не столько подражании знаменитым пластическим номерам Нижинского, сколько, скорее, нежной пародии на легенду о Чаплине и о нем, "гении танца". Об их легендарной исключительности, чему не мешает иронический отсвет.
Мне кажется, что фрагмент "Нижинский - Чаплин" в чем-то антитеза остальным воображаемым встречам. Балетная затея, когда руки Меньшикова и Феклистова туго переплетены, когда оба лихо пляшут, с комичным простодушием изображая знаменитый танец маленького Чарли, это не просто хорошо задуманная и великолепно исполненная стилизация. Из всех, кого Нижинский знал в своей другой, реальной, жизни, возможно, никто не сумел так понять его боль, метания (ведь именно о "метаниях" написал Чаплин), как другой великий артист. Возникает лирическая тема - наконец, найден тот, кто, как и сам Нижинский, отстаивает человечность, ставшую раритетом, почти истребленную. Чаплин ушел в клоунаду на экране, чтобы так сохранить себя, свое естество и свою редчайшую натуральность, что скрыто парадоксальной формой.
В общении с многими другими что-то у Нижинского обрывалось в сердце, он падал в обморок при встрече с Дягилевым. Он бесновался от ненависти к лакею. Играл с куклой-манекеном размером в человеческий рост, этакой копией его самого, тоскуя в нестерпимом, как веревка на шее висельника, одиночестве... В этом обманном чаде безумия Чарли сумел утешить Нижинского самим фактом своего существования рядом с ним и тем, что Чаплином создано. Олимпийские боги находят друг друга...
Но, как бы ни осознанно, как бы намеренно ни отсутствовали канонические драматургические конструкции в театральной фантазии "N", поставленной Олегом Меньшиковым (откроем этот секрет полишинеля, известный со времен премьеры, но официально как бы не зарегистрированный, поскольку Меньшиков из скромности отказался от упоминания его имени на афише в качестве постановщика), как бы ни фрагментарно выглядел цикл эпизодов встреч-откровений героя, в ней, этой фантазии, есть несомненно своя внутренняя логика. Она во многом привнесена актерами и художником-сценографом, устремляя движение этой истории к финальной точке прыжку Вацлава Нижинского, оставшемуся в веках.
Впервые об этом прыжке я услышала в свои школьные годы. Руководительница нашей балетной студии когда-то была студийкой Айседоры Дункан. Она не просто любила рассказывать нам о великих танцовщицах и танцовщиках, но старалась в движении как-то передать их стиль. Нижинского она никогда не видела - не успела увидеть. Была тогда еще очень мала. Но много знала о нем от тех, кто каким-то образом соприкасался с ним в Мариинском театре в пору его молодости или был счастливым зрителем, например, "Шопенианы" в постановке Фокина с участием Нижинского, "Павильонов Армиды", где он танцевал с Анной Павловой, в "Петрушке" на музыку Стравинского, гениальном свершении Нижинского. Естественно, говорила она и о легендарном прыжке Нижинского, "баллоне". Нижинский, подпрыгнув, как бы естественно зависал в воздухе, паря над всем и всеми. Этим прыжком-баллоном он славился еще в балетной школе... Показать "баллон" хотя бы намеком или опосредовано наш педагог не решалась.
Потом я прочла у Тамары Карсавиной, одной из прим труппы Дягилева, много танцевавшей с Нижинским:
"Как-то утром я пришла раньше обычного. Мальчики еще заканчивали экзерсис. Я бросила на них взгляд и не поверила своим глазам: какой-то мальчик одним прыжком поднялся над головами своих товарищей, словно повис в воздухе.